Туманные чувства: как любовь пронизывает серию Sillent Hill

... и почему стоит вспоминать не только историю Джеймса Сандерленда.

Избитый слоган гласит «Sex sells», но я считаю, что с той же долей скандальности работал бы и «Love sells», если бы существовал. Реальность такова, что даже самая малая капля романтики, добавленная в густое варево произведения про грандиозные события реальности или выдуманного мира, привлекает больше внимания, чем ее отсутствие. Стремление отца или матери защитить ребенка работает лучше многостраничных хитросплетений интриг и бьет по эмоциям мощнее. Кто-то злится, что сценаристы тратят экранное время не на то, на что нужно, кто-то недоволен созданным пэйрингом, кто-то приветствует более глубокое раскрытие персонажа и «канонизацию» давно намеченных теплых чувств в оригинале — но почти никто не остается равнодушным.

Все эта гамма эмоций произрастает и расцветает потому, что каждому из нас знакома любовь. Романтическая или родственная, счастливая или несчастная, но она нежно перехватывает руку любого человека и ведет его от колыбели до могилы лишь меняя лица. Когда в обсуждениях вспоминается Sillent Hill и сильные эмоции, то почти всегда речь идет в первую очередь о второй части, но сегодня я расскажу, как много любви или ее недостатка видится мне во всей этой серии.

Родительская нежность и любовь — то, что встречает ребенок первым в мире при рождении. Элементарного внимания матери, тепла ее рук и тела и ласковых объятий достаточно, чтобы младенец был здоровее и крепче, чтобы слабый ребенок выжил — такова суровая реальность. Никакой метафизики, холодные медицинские исследования — соприкосновение кожи, единая температура, элементарная близость — физическая и психологическая.

Цветные яркие брошюры, где счастливая пара с розовощеким младенцем на руках или милыми детьми постарше, унаследовавшие частичные мотивы религиозных сюжетов о Матери и Младенца — привычная картина «нормальности», но разве в привычной реальности так много нормального? Разве в потустороннем, многослойном Сайлент-Хилле должно быть много нормальности даже в таком непреложном, казалось бы, деле, как любовь детей к родителям, и родителей — к детям? Любой, проходивший хотя бы одну любую часть скажет, что нет.

То, что кажется само собой разумеющимся, в тумане меняется, обретает странные и противоестественные черты, пока не превратится в искаженное, в обратное самому себе. Много ли Сайлент Хилл знает хороших матерей и отцов? Много ли он знает хороших детей?

Для бедной Алессы Гиллеспи страдания начались с того, что любовь ее матери к богу была несоизмеримо выше любви к своему родному ребенку. Далия считала, что знает, как лучше, что делает все правильно и для Алессы, но разве хоть что-то в ее словах напоминает об искренней привязанности?

Даже если бы все речи жрицы были пропитаны медом, дела говорили бы о ее чувствах больше: ужас от грядущего неизбежного наказания за малейший проступок, издевательства и избиения стали ежедневной рутиной для маленькой Алессы, долго надеявшейся, что когда-нибудь ее мать проявит любовь и заботу в привычном, земном смысле.

Кроме сверстницы, Клаудии Вульф, которую Алесса любила, «как настоящую сестру», у нее не было друзей, ведь мать никак не останавливала и не мешала травле, которая происходила над ее дочерью в школе. В будущем маленькую девочку ждало чудовищное сожжение и принесение в жертву ради рождения нового бога, которое бедная девочка пережила лишь для того, чтобы Далия продолжила ее страдания. Что бы ни говорила экранизация с ее библейским всепрощением, игровой оригинал от этого далек: Алесса, перенесшая зверские муки и мечтавшая о смерти все семь лет заключения в больнице, отторгает Далию как мать и вне зависимости от стараний Гарри в финале именно жрицу Ордена потустороннее воплощение убьет первым.

Материнский инстинкт, заставляющий женщин в полной мере соответствовать сравнению с яростными медведицами в отчаянных попытках защиты потомства, воспевается людьми сквозь столетия, и, словно в насмешку, в Sillent Hill они попирают его, ломают и уничтожают собственными руками. Не только Далия Гиллеспи приложила руку к смерти собственной дочери, но и Маргарет Холлоуэй самолично задушила ради ритуала защиты города свою старшую дочь Нору. Что может быть чудовищнее этого поступка? Абсолютное отсутствие раскаяния у этой женщины — единственной, из всех семей-основателей. И отдать приказ о наказании второй дочери ей тоже не стоит моральных терзаний.

Недостаточность любви, равнодушие или холодное отчуждение присущи и менее выдающимся жителям Сайлент-Хилла и его окрестностей. Лилиан, мать Алекса Шеперда, была вынуждена против своей воли игнорировать старшего сына и всячески приближать вместо него младшего брата. Еще меньше доброты и любви к своему чаду проявляла Хелен Грейди, мать дальнобойщика Трэвиса. Повинуясь голосам, которые она называла «людьми в зеркалах», женщина попыталась отравить себя и сына газом, считая последнего «дьявольским отродьем», а перед глазами Мерфи Пендолтона представляется ужасающая история из прошлого: Эми Джонсон, уставшая от своей больной аутизмом дочери, неспособной запомнить дорогу домой и существовать самостоятельно, сбегает из города, но прежде повязывает ленточки-поводыри так, чтобы они вывели девочку прямо на край ветхого причала...

Не отстают и отцы. С большой натяжкой самым безобидным из них назову Леонарда Вульфа — он никого не убил самолично, «всего лишь» сломав психику обоих своих детей. И если в случае Винсента нужный результат фанатичной веры достигнут не был, то постоянно избиваемая и унижаемая при брате Клаудия сосредоточилась на идее спасения через насилие и страдание, происхождение которой не вызывает вопросов. Она желала принести рай всему миру, ведь сама выросла в аду.

Можно как угодно расценивать гневные слова Клаудии, когда она обвиняет Винсента в причастности к смерти их отца — соглашаться с ее братом, что все это лишь лицемерие и ложь, или поверить в ее искреннее сожаление. Однако, ответа на вопрос, не сожалеет ли Клаудия лишь о том, что мучения ее отца закончились, ведь она ничего не сделала для освобождения Леонарда, игрок так и не получит.

Впрочем, религиозные фанатичные стремления родителей не могут оправдать их ужасного отношения к собственным детям, но вся семья Анжелы Ороско не имела даже таковых. Образ странноватой, отчужденной и запуганной Анжелы, которая встречается Джеймсу на кладбище, на мой взгляд один из самых жутких и трагических во всей серии — и авторы намерено сделали его таковым вплоть до проработки мимики в роликах, заложив всю глубину пережитой боли в персонажа еще до его воплощения в игре.

Истязаемая и насилуемая отцом-алкоголиком и братом при полной осведомленности безразличной матери, которая вскоре и вовсе сбежала из этого кошмара, Анжела не знала, кто и как может ей помочь. Попытка покинуть дом закончилась лишь тем, что ее вернули обратно, и единственным возможным финалом она видела смерть: для отца — с того мига, когда нож в ее руке вонзился в его шею, для себя — когда-то потом. В отличие от Алессы, у девушки не было сил — моральных или мистических — на какое-то возрождение, на борьбу уже не с конкретными людьми, но обстоятельствами — не было и сил на совершение самоубийства. Там, где Гиллеспи питалась надеждой на завершение мук, на возмездие и прекращение страданий, Анжела лишь плыла по течению, которое приведет ее на пылающую лестницу в Сайлент-Хилле.

Каждая семья из основателей Шепердс-Глена обязана была жертвовать раз в пятьдесят лет своего первенца ради благополучия города божеству Ордена. Наверняка, любой из тех культистов, кто заложил город, сказал бы, что это допустимая сделка, но годы шли, и взгляды людей менялись — особенно, когда приходила очередь класть на алтарь его собственное дитя. Душить, топить, закапывать заживо и расчленять — каждой семье по способу умерщвления над выбранным ребенком. Если детей было несколько — а в таких условиях их и должно было быть несколько, то семьи сами обрекали одного на гибель заранее, выбивая его имя на пьедестале. Кто-то старался не потакать дружбе братьев и сестер, кому-то было все равно — так мать нисколько не мешала хорошим отношениям сестер Холлоуэй, понимая, что через несколько лет убьет старшую.

Сколь не горевал бы и не топил в вине память о безвозвратно погребенном сыне мэр Бартлетт, сколь бы не раскаивался и не сожалел о разрезанной на куски дочери доктор Фитч, они совершили то, что от них требовал обычай — в отличие от Адама Шеперда.

Пусть и ценой множества лет показного равнодушия и непреднамеренной смерти младшего ребенка, Джошуа, но у Адама хватило сил сопротивляться Ордену, отказавшись убить обещанного первенца. Прощение из уст сына уже ничего не изменит, но Шеперду-старшему важно его услышать, прежде чем огромный клинок разрежет его надвое.

Но не родителями едиными. Помимо упомянутых самыми любопытными и яркими без сомнения могут считаться Хизер Мейсон и Уолтер Салливан. И если история первой — это изначально квинтэссенция благодарности и любви сразу нескольких спасенных душ к одному человеку, принимающая более нездоровые, но оттого такие трогательно-грустные оттенки в Shattered Memories, когда любовь дочери к мертвому отцу столь велика, что Хизер не готова отпускать иллюзию, то судьба Уолтера необычна даже по меркам странностей Сайлент Хилла.

В поверхностных произведениях часто разлучение ребенка с родителями является неимоверно мощным мотиватором к действию, способным затмить глупость всего остального сюжета. Сценаристы берут знакомый многим с детства страх потеряться или быть оставленными где-то родителями и используют его против нас, но если не приложить усилий, то и эмоций он вызывает как поблекшая страница с историей-страшилкой из затертого журнала. Однако, становление фанатика-психопата Салливана, для которого смерть не стала преградой, написано намного талантливее, представляя собой увлекательную смесь из понятного и вызывающего сочувствие с жутким и отвращающим.

Многие герои историй о Сайлент-Хилле не находили в сердцах своих родителей той любви, которой заслуживали, как заслуживают ее все люди, осознавали и терзались этим, но новорожденный Уолтер был слишком мал даже для этого. Стены квартиры запомнились ему вместо ласковых улыбок матери и отца, а попадание под жестокую и не терпящую сопротивления опеку Ордена довершило дело: поверив словам Далии Гиллеспи о том, что его мать, квартира 302, «спит» в Эшфилде, и для ее пробуждения необходимо совершить 21 Таинство, маленький мальчик утвердился в этой странной идее. Наказания в приюте, грубое отношение жильцов апартаментов, куда Уолтер приезжал повидать «мать», вынужденное проживание на улице и в метро, презрение к миру и зависть наполняли Салливана, но все это лишь помогало ему на пути к цели совершения ритуала. Всего лишь требовалось совершить пару десятков убийств и умереть самому...

Сколь многочислены не были бы примеры жестокости и ненависти, тем прекраснее и чище выглядят примеры искренней любви родителей и детей в историях туманного города, даже если их финал оказывался печален: вспоминается и Ричард Грейди, старавшийся изо всех сил заботиться о сыне и защитить его от психически нездоровой матери; и Эрнест Болдуин, столь любящий свою дочь, что сотворил ритуал, в силу которого не верил и отдал собственную жизнь; и Мерфи Пендлтон с Энн Канингем, каждый в своей отчаянно опаленной местью любви к потерянным близким, что поставили на кон все ради обретения не спасения, но хотя бы ответов. И, конечно, Гарри Мэйсон, не просто однажды подобравший младенца на обочине, но позже во имя любви к ней отправившийся за своей пропавшей дочерью в Богом забытое место и спасший ее, а после пожертвовавший своей жизнью ради Хизер — имея возможность сотню раз отступить, оставить все позади, он не допустил подобной мысли.

Не стоит возлагать всю вину на мистику Сайлент Хилл: да, город вытягивает наружу все жуткие страхи — кошмарные воспоминания Анжелы Ороско или страдания Мерфи Пендолтона, делает их физическими, но стоит помнить, откуда некоторые из невольных гостей туманного поселения их приносят. В конце концов, маленький Уолтер Салливан был покинут своими родителями, и именно обычные люди обходились с ним ничуть не добрее, чем культисты Ордена...

Впрочем, первые ассоциации от слова «любовь» все-таки обычно романтические — ведь именно все остальные виды требуют дополнения: «материнская», «отцовская», «сыновья»...
И именно романтическая любовь составляет основу на мой взгляд самой морально тяжелой и во многом «взрослой» части о Джеймсе Сандерленде, и дело здесь вовсе не во многочисленных визуальных проявлениях, ссылающихся на сексуальную тематику. Будучи подростком, можно согласно покивать головой: да, сексуальное неудовлетворение и насилие, подавлению «естественных потребностей» как это названо самим разработчиками, сублимация — все это звучит очень по-взрослому. Однако лишь становясь чуть старше осознаешь всю суть «взрослости» этой части. Она не в поршнях-фалосах, овальных отверстиях или в аллюзии на половой акт с манекеном, она в отчаянии взрослого мужчины, который потерял свою искренне любимую жену Мэри, и не знает, как с этим дальше жить, потому готов отправиться на зов письма, которое в мире живых некому написать...

Джеймс Сандерленд не представляется интересным человеком. Он не кажется даже хорошим, и ничто его так не характеризует, но является ли он плохим?.. Нет, он — обычный. Обычный человек, который не знает, как общаться с незнакомыми детьми, понимает опасность оружия в руках таких же незнакомых, но уже почти взрослых, и в общем-то достаточно закономерно, видя женщину, так похожую на свою умершую жену, заворожен этим событием. Мария даже для игрока представляется чем-то интересным и ярким — чем-то столь не похожим на Мэри, и все-таки чем-то с ней сродным.

Это не может быть просто совпадением, скажет любой здравомыслящий человек, но к чему здесь здравый смысл? Джеймс столь страстно желал снова увидеть свою жену, что его желание воплотилось в Марии физически, но его участь — страдание от потери, тоже осталось при нем. Раз за разом Мария будет умирать, а Джеймс — все больше к ней привязываться, стремиться защитить ее, что воплощается и на геймплейном уровне. Или не привязываться? Это второй шанс, дарованный силами свыше, или предательство остатков памяти страдающей Мэри? Что неправильнее — это или удушение миссис Сандерленд собственными руками?

Однажды, читая небезызвестный труд SilentPyramid, я натолкнулась там на достаточно странный пассаж: Джеймс сравнивался с капризным ребенком, проявляющим интерес к ненужной ранее игрушке лишь потому, что ее забрали. Я самым решительным образом с этим не согласна, ведь если Джеймс и ребенок, пусть и капризный, то напрашивается совершенно иная аналогия. Многие из нас помнят, что в детстве прикипаешь к разным вещам. Это может быть новая машинка, красивая чужая кукла или старый потрепанный плюшевый слон. И в последнем случае потрепанность не портит его как игрушку, но физически ее уничтожает, и в определенный момент игрушки не станет, сколько не подшивай лапы и не ставь заплатки. И вот тут, только тут, и только если есть возможность приобрести новую похожую вещь, ребенок, уже понимающий, что вещи изнашиваются, столкнется с очень больным вопросом: хранить старую игрушку, что рано или поздно исчезнет, или принять новую вариацию, может быть, внешне такую же или даже лучше — но не ту, любимую. Этим ребенком может быть Сандерленд, и никаким иначе, но разве можно его винить в непонимании, как правильно разрешить такой сложный выбор.

Диалог, который предшествует финальному сражению и выбранной концовке поднимает множество вопросов, вкладывая их в уста Мэри — или Марии. Стоит ли горевать по тому, что не вернуть, когда есть кто-то живой, способный и желающий быть рядом? Искренние ли эти чувства, а не являются подобием, выкормленным горем? Нужно ли верить чужим словам о необходимости продолжения жизни, а не слушать собственное сердце, что не знает жизни без любимого человека?

Я не берусь рассуждать, какая концовка больше «идет» Джеймсу или какая выглядит правильнее — хоть интервью разработчиков и делает намеки в определенном направлении. В конце концов, авторы — японцы, и о них важном культурном феномене, столь поэтически названом «самоубийстве двух сердец» я узнала задолго до этой истории.
Сюжет о неожиданном выборе между двумя людьми — когда-то близким, и вероятно покинувшем по различным причинам, и новом, искренне дорогом, тоже отнюдь не нов: вы найдете его везде — от сиквелла мультфильма о Покохонтас, где оставленная индейская принцесса внезапно узнает, что тот самый человек, ради которого она пошла против племени и традиций, которому спасла жизнь, просто решил, что у него много дел, и возвращение подождет, через блокбастеры до авторской мелодрамы «Бархатные ножки», где одна из пары влюбленных решает, что успех на сцене ей важнее нежных чувств и благополучия возлюбленной, чтобы потом обнаружить, как нежных чувств с другой стороны не осталось.

Жанр, к которому относится серия, не располагает к каким-то слащавым «хэппи-эндам», но, тем не менее, сказать, что город, покрытый туманом, знает лишь трагедии, нельзя. Если абстрагироваться от предположений о неизвестных игрокам и оставшихся за кадром парах родителей различных героев, то упоминания достойны, пожалуй, Генри Таунсенд и Айлин Гэлвин.
Да, их история совсем пунктирныя, но, по-моему, после второй части у разработчиков было четкое понимание: если история о романтической любви и будет, то ее проработка, ее драматизм и неоднозначность должны быть не менее выверенными и запоминающимися, что не очень сочетается, например, с идеей о молодом человеке, не способном выйти из комнаты. Весь упор переживаний падет не на смутное чувство тревоги, осознание беспомощности и изоляции от всего мира, а на оторванность от одного, самого важного и близкого человека.

Если вспомнить героев Sillent Hill 4: The Room. Пусть их отношения совсем не столь ярко нарисованы, как любовная линия в Sillent Hill 2, но за их развитием игрок способен проследить едва ли не с самого начала. Миленькая Айлин становится постепенно объектом интереса своего соседа, Генри — и сюжет не был собой, если бы форма этого интереса не была отчасти извращенной — подглядывании сквозь обнаруженное отверстие в стене.

Как только пути Айлин и Генри пересекаются в параллельном мире, они уже в полной мере не расстаются — если не вспоминать игровые условности. Суть чувств и их сила раз за разом толкают Генри на смелые, самоотверженные действия. Все пройденные ужасы, побежденные враги и выясненные тайны лишь сближают героев, и в своей яростной защите Генри так похож на Джеймса. Отдельно стоит похвалить разработчиков за их старания вызвать эмпатию именно у игрока: оберегать Гэлвин хочется, ее просьбы не торопиться не раздражают, а неизменное влияние потусторонних сил вызывает желание обвешать ее всю святыми медальонами и обставить свечками, лишь бы она была в порядке. И в финале помимо победы над Уолтером Генри прежде всего спасает Айлин, ведь победить Салливана не составляет сложности, но вот успеть предотвратить гибель девушки — совсем иное дело.

В зависимости от усилий они оба могут пережить творящийся в апартаментах кошмар, и перед ними откроется новый путь — и начнется он с нежной улыбки Айлин, принимающей в больнице из рук Генри букет и размышляющей о том, что ей определенно стоит найти новый дом.

Если отбросить все мрачные варианты и не обращать внимания о том, сколько ужасных событий сопровождало Генри в его нелегком пути к тому, чтобы наконец-то выйти из комнаты, то история четвертой части на удивление жизнеутверждающа и по-своему красива, совершенно неглубока, но приоткрывает мир Сайлент Хилла с более светлой стороны.

Серия Sillent Hill для меня, как и обещал ее жанр, оказалась ужасом, но не столько из-за изощренных, отвратительных противников, а из-за существующих в этих историях людей - и не в одной, а в каждой из частей.
Каждая из игр изобретательно рассказывает не про одно чувство, а про переживание — играя на переживаниях настоящих людей через переживания выдуманных героев. Подсаживая игрока на адреналиновые качели, игровое воплощений Сайлент Хилла толкает их вперед и отстраняется, предоставляя индивидуальным фобиям, травматическим воспоминаниям и страхам разогнать их.

Статья написана для конкурса подсайта Якорь.

#silenthill #silenthill2 #silenthill4 #silenthill3 #Якорный_обвес #Якорь