Битый час: литература 1950-х и 5 знаковых произведений, которые вам стоит прочитать (Керуак, Берроуз и другие). ЛОНГ ДЛЯ ЛИЦ СТАРШЕ 18 ЛЕТ.

[Автор не одобряет употребление и распространение запрещённых веществ, экстремистскую деятельность и все упомянутые в материале нарушения законодательства РФ ]

Ещё древнегреческие мыслители вроде Фукидида и Плутарха замечали: историческим событиям и явлениям свойственно повторяться, ведь ответственная за них человеческая природа остаётся неизменной. К примеру, вряд ли кто-то будет оспаривать тот факт, что Вторая Мировая война стала ничуть не меньшей катастрофой, чем Первая. Схоже и экономическое влияние этих событий (кризис в Европе, потребительский бум в США), и влияние на смену культурных парадигм (закрепление модернизма, а затем - рывок в постмодерн). После 1918 года в литературный мир пришла целая плеяда пессимистичных, отвергавших прежние идеалы писателей. Хемингуэй, Ремарк, Фицджеральд, Селин - романы «потерянного поколения» настолько поймали дух времени, что современные социологи используют этот термин для обозначения всех людей, родившихся в последней четверти XIX века.

Своих литературных детей (уже не «потерянное», а «разбитое», бит-поколение) породила и Вторая Мировая. Но насколько оно резонировало с широкими народными массами - большой вопрос. Во-первых, почти никто из новых ремарков не участвовал в боевых действиях и не затрагивали их в произведениях. Во-вторых, это были не объединённые общим нервом писатели со всего мира, а конкретная группа авторов из Нью-Йорка, буквально тусовка, созданная в кампусах Колумбийского университета. В-третьих, взгляды этих людей были ещё более далеки от обывательских: послевоенные годы в США - эпоха духовного подъёма, патриотизма и традиционных ценностей, в то время как «разбитые» отвергали ценности как-никогда радикально.

Христианской морали они предпочитали даже не атеизм, а дзен-буддизм, вместо поп-музыки и модного рок-н-ролла слушали экспериментальный джаз, алкоголь заменяли разными видами наркотиков, а главное - в отличие от трогательных «потерянных», чьё несогласие со средой было скорее пассивным или даже изоляционистским, «разбитые» стремились сковырнуть пластмассовый мир в надежде найти сокрытую от глаз обывателя мудрость, докопаться до сути, обрести нечто искреннее и живое. Это были настоящие маргиналы, которые мозолили глаза «нормальными людьми», чужеродные элементы на теле сытой и благополучной Америки. Но их творчество в немалой степени помогло изменить облик этой страны, а вместе с ней - и всего остального мира.

В большинстве своём книги бит-поколения не входили в списки бестселлеров и обрели мировую славу совсем не сразу. Их авторы не просто стремились реформировать искусство (подобно модернистам), а по собственной воле выписывали себя из культурного ландшафта как такового, заявляли себя как его оппозиция. Именно творчество «разбитых» стало фундаментом такого явление, как контркультура. Чак Паланик, Егор Летов, даже «Зелёный слоник» - атрибуты нашего подросткового бунтарства, ставшие сейчас частью культуры массовой, уходят корнями именно в ту эпоху.

Постепенно антисоциальная, свободная от предрассудков бит-философии стала вдохновлять всё больше и больше молодых людей, противопоставлявших себя серой и безликой массе. К середине 50-х они оформились в полноценную субкультуру, которая - вот уж ирония ! - определяла себя не только через «глубокий духовный мир», но и через конкретные внешние признаки: чёрная или полосатая водолазка, скинни-джинсы, береты, козлиная бородка у мужчин, карешка у женщин, а ещё - небольшие парные барабаны бонго. Журналисты презрительно называли таких людей бинтиками - корень «beat» («разбитость» или «ритм») сочетался с суффиксом, намекавшим на чуждые, а то и коммунистические взгляды (слово «sputnik» тогда было на слуху). Сами по себе битники исчезли с улиц довольно быстро, однако они стали предвестниками хиппи и большинства субкультур ХХ века.

Дошла мода на битничество и до Советского Союза - правда, с опозданием лет на 10-15, а потому смешалась в единый винегрет с битломанией и хиппарством. Любопытен идеологический подтекст: советские битники (выходцы из обеспеченных «партийных» семей) грезили о капитализме западного образца, в то время как битники американские были левыми, как симка торговца на Авито. Объединяла их любовь к изменённому состоянию сознания, броским шмоткам, джазу и, разумеется, передовой литературе.

Творчество бит-поколения и близких им авторов - пожалуй, действительно самое интересное явление в литературе 50-х. Однако интересное - не значит лучшее. В эту декаду было написано множество великих произведений, некоторые из которых определили целые жанры и оказали огромное влияние на культуру. Поэтому, прежде чем перейти к «разбитым», уделю немного внимания пейзажу, на фоне которого они писали свои книги.

50-е годы характерны заметным усилением социально-политических тем в литературе (в музыку и кино этот тренд пришёл несколько позднее). Несмотря на то, что эпоха в целом была весьма консервативная, многие авторы стали освещать проблемы несправедливого отношения к разным группам и показывать иные ракурсы на западное общество. К примеру, Патриция Хайсмит («Цена соли») и Джеймс Болдуин («Комната Джованни») писали про запретную любовь, Ральф Эллисон («Человек-невидимка») и тот же Болдуин - про сегрегацию темнокожих; нигерийский писатель Чинуа Ачебе («Всё рушится») посвятил творчество антиколониальному посылу, а француженку Симону де Бовуар («Второй пол») - феминизму. Таким образом, далеко не только битники выражали через творчество свою разочарованность устройством общества.

Особняком среди левого интеллектуального мейнстрима тогда стояла Айн Рэнд - русская эмигрантка из США, которая считала талантливых и умных людей самым ущемлённым классом, воспевала радикальный капитализм и создала собственную [псевдо]философскую концепцию.

Другая примета времени - эволюция, а в некоторых случаях и революция разных жанровых сегментов. Литература ужасов начала давать читателям по-настоящему откровенное, натуралистичное, да к тому же графическое насилие (серия «Байки из склепа» издательства EC Comics). Стараниями упомянутой выше Патриции Хайсмит психологический компонент в детективах был выведен на новый уровень («Талантливый мистер Рипли»), а Ян Флеминг создал культовый образ шпиона (Бонд, Джеймс Бонд). Царивший в обществе технооптимизм привёл к расцвету сай-фая: именно в эту декаду Айзек Азимов сформулировал знаменитые Законы робототехники («Я, Робот»), Роберт Хайнлайн осветил в рамках жанра практически весь спектр социальных тем, а кроме того изобрёл боёвую фантистику с лёгким налётом зигамётства («Звёздный десант»), Рэй Брэдбери также поднимал самые злободневные вопросы вроде расизма и цензуры («Марсианские хроники», «451 градус по Фаренгейту»).

Что касается фантастики ненаучной, то именно в 50-е годы Джон Рональд Руэл Толкин написал важнейшее произведение для фэнтези - «Властелин колец», которое задало каноны жанра и привело его в тот вид, который мы имеем сегодня.

Конец десятилетия был ознаменован триумфом русской литературы. Романы Бориса Пастернака и Владимира Набокова в 1958 году возглавили списки бестселлеров на Западе, во многом благодаря своему скандальному содержанию. Но «Доктор Живаго» - это не столько обличающая большевиков агитка, сколько гибридное модернистское полотно на стыке жестокой прозы и нежнейшей поэзии. А «Лолита», несмотря на свою очевидную провокационность, транслирует одну из самых важных идей в культуре 50-х - десакрализацию детства (к этой теме я по ходу материала ещё вернусь).

Далее я остановлюсь подробнее на пяти произведениях, которые или были написаны битниками, или их вдохновили, или просто перекликаются с их творчеством по ряду причин. Повторюсь, это не «лучшая» и не «важнейшая» литература 50-х. Но именно эти книги, как мне кажется, помогут в полной мере уловить дух интеллигенции первого послевоенного десятилетия.

Спойлеры присутствуют, но наиболее критичные из них скрыты.

————————————————————————

Как я уже упомянул выше, ключевые авторы бит-поколения войну на своей шкуре не прочувствовали. А вот их духовный отец и выпускник того же Колумбийского университета Джером Сэлинджер ушёл на фронт добровольцем почти сразу после того, как Гитлер бросил Америке перчатку. Нормандия, Арденны, Дахау - писатель увидел, как говорится, некоторое дерьмо, от которого после искал утешение то в христианстве, то в дзен-буддизме, то в разного рода эзотерике. Как нетрудно догадаться, военный опыт сильно повлиял на его творчество, и многие из рассказов Сэлинджера отразили травмирующие солдатские переживания, убедительные и потому пугающие. При этом поздние работы писателя, в т.ч. роман, который принёс ему грандиозный успех и признание, посвящены вовсе не ветеранам с ПТСР, а простым подросткам. Однако нерв бесконечной борьбы и разочарования жестоким миром ощущается там ничуть не меньше.

«Над пропастью во ржи» ведётся от лица 16-летнего юноши, чьё имя быстро стало в американской культуре нарицательным - Холдена Колфилда. Этот парень по глупости загремел в туберкулёзный диспансер и теперь делится с читателем историей своего падения. Холдену повезло родиться в благополучной семье, которая устроила отпрыска в достойную закрытую школу. Но у него не сложились ни отношения с одноклассниками, ни процесс обучения: за проваленные экзамены героя выгнали из общежития на мороз (буквально, ведь дело происходит под Рождество), и он должен был смиренно ползти домой, чтобы выслушать осуждения в свой адрес. Вместо этого Холден, вернувшись в родной Нью-Йорк, решает самостоятельно изучить взрослый мир на улицах города, пока предкам не пришло уведомление о его отчислении. И мир этот вызывает у юноши только разочарование, страх и брезгливость.

Сэлинджер стал одним из первых прозаиков, написавших о жизни подростка без налёта осуждения, морализаторства или, наоборот, благоговения. Герой «Над пропастью» - далеко не самый глупый парень, но обладает характерным для «трудного возраста» набором качеств. Он повсюду видит или врагов, или дураков, или, что хуже всего, скучных конформистов. Ему противны притворство и фальш, свойственные большинству взрослых людей (даже игра театральных актёров !), он не понимает, как можно плакаться у могилы родного человека, а через пару часов смеяться над шуткой официанта в ресторане. При этом Холден и сам может обманывать, но только, как ему кажется, во благо. А порой парень на полном серьёзе говорит или делает такое, что люди думают, будто он над ними издевается. И конечно, герой хочет женского тепла. И конечно, с этим у него возникают проблемы - во многом по его собственной вине.

К чести Холдена, порой он свои ошибки признаёт. Несмотря на лёгкий налёт сатиричности, автор рисует отнюдь не одномерного персонажа, не карикатуру. Ему сложно до конца сопереживать (особенно если читатель сам давно не подросток), его внутренний мир может вызывать насмешку или даже раздражение, но ему точно нельзя отказать в саморефлексии. Импульсивность и обострённое чувство справедливости мешает герою устанавливать социальные связи, он может на ровном месте нагрубить девушке на свидании или увидеть мерзкого педофила в учителе, который по доброте душевной даёт ему крышу над головой. А когда Холден начинает сомневаться в правильности своих поступков и суждений, когда задумывается, что, возможно, далеко не все вокруг хотят его использовать, оказывается уже слишком поздно.

Сэлинджер не ставит перед собой задачу создать увлекательное повествование, его герой сталкивается с более-менее обычными конфликтами для своего возраста. Гораздо сильнее писателя волнует точность передачи подросткового мироощущения, кома в горле, который возникает от несоответствия своих ожиданий от жизни с убогой реальностью. На это ощущение здесь прекрасно работает литературный язык: Холдену очень сложно найти контакт не только со средой, но и с читателем, ему безусловно есть, чем поделиться, но пока ещё нет способности это выразить через речь. Поэтому Сэлинджер, ведя текст от лица юноши-максималиста, использует много странных гипербол, сленга и слов-паразитов, постоянно сбивается и не договаривает, как бы осознавая своё косноязычие (русские переводы стараются это передать, но не слишком успешно). Холдену кажется, что его никто не понимает и кажется не без оснований. Показательно, что в отзывах на книгу часто упоминается, какой главный герой придурок - ведь оскорбить запутавшегося человека куда проще, чем проявить к нему эмпатию. А ещё сложнее вспомнить в этом человеке самого себя.

«Над пропастью» часто подают как прозу об отчаянном бунте подростка против системы, а главного героя характеризуют как этакого юного Тайлера Дёрдена. Садясь за книгу с таким настроем, читатель рискует столкнуться с жестоким разочарованием. В Холдене Колфилде нет идейного заряда, нет энергии сопротивления, он вообще не боец - скорее беглец. Парень вечно от всего бежит: от школы, от родителей, от девушки, даже от начала половой жизни. Чтобы почувствовать хоть какие-то настоящие чувства, Холден снимает в отеле проститутку, но видит в ней лишь пытающуюся заработать денег девчонку, по сути ребёнка, а потому вместо секса навязывает ей разговор. Герой пытается сохранить её душу невинной, не понимая, что он опоздал - ночная бабочка воспринимает поведение парня как оскорбление и требует ещё больше денег.

Именно детей Холден считает самым важным, что есть в этом мире, ведь они (в отличие от взрослых) ещё не растеряли искренность и чистоту. Он хочет уберечь их от грязи, в том числе буквально: не рисует на стенах туалета похабщину, как типичные «бунтари», а наоборот - стирает её. Но на одну стёртую надпись приходятся десятки новых, и у героя попросту опускаются руки. Будь у него хоть миллион лет в распоряжении, всё равно не стереть ему всю похабщину со всех стен на свете. Холдену остаётся лишь фантазировать о мире, где его роль в спасении детей от беды действительно имеет значение.

Впрочем, в конечном итоге одного ребёнка Холдену всё-таки удаётся на время спасти - свою младшую сестрёнку. И спасает её юноша от негативного влияния… со стороны самого себя.

Джером Сэлинджер вёл закрытой образ жизни, почти не давал интервью, не устраивал автограф-сессии, и, судя по всему, собирался остаться писателем для узкой интеллигентской среды. Однако «Над пропастью во ржи» стала не просто бестселлером, а настоящим культурным феноменом почти сразу после публикации. Критики находили в романе самые неожиданные смыслы, называли её одой подростковому духу. Общественные активисты требовали запретить «дрянную книжонку» за якобы дурное влияние на молодёжь, и многие библиотеки США это требование удовлетворили. При этом попытки ограничить доступ к роману только сильнее подогревали к нему интерес, и для миллионов людей Холден Колфилд оказался самым близким литературным персонажем, самым метким выразителем их внутреннего мира. Увы, среди таких людей оказались и явно нездоровые: книгой был одержим убийца Джона Леннона, который обнаружил в ней зашифрованные приказы, а также автор неудавшегося покушения на Рональда Рейгана.

В то время как другие писатели-нонконформисты, вдохновившие битников (Генри Миллер и Луи Селин) искали истинную свободу в гедонизме, аморальном поведении и т.д., Сэлинджер, наоборот, стремился к ускользающей от взрослых чистоте. Идея, к которой в итоге начал приходить герой «Над пропастью» - это принятие и примирение с неидеальным миром, в котором есть как чистое, так и грязное, это сознательный отказ от бессмысленного по большей части бунта в пользу построения отношений с людьми (для начала хотя бы с родными). И если смотреть на роман с такой точки зрения, то Сэлинджер не только приложил руку к появлению битников и хиппи, но и выразил кризис их романтики, опередив таким образом своё время на несколько десятилетий.

Что ещё стоит прочитать у автора: повесть «Фрэнни и Зуи» (два объединённых в одну книгу рассказа) - чуть ли не единственное произведение художественной литературы на тему православной духовности в США. История про девушку, которая презирает общество потребления и пытается с юношеским максимализмом строить жизнь по писанию русского старца.

Может показаться, что в материале про битников этому писателю место досталось по какому-то недоразумению. Поданный Британской короны, родился чуть ли не во времена конных экипажей, в университете учился прилежно и не шлялся по тусовкам, большую часть жизни посвятил преподаванию в школе и был бесконечно далёк от всякого нонконформизма. Голдинг скорее продолжает английскую традицию «книжных профессоров» вроде Толкина и Льюиса: в высшей степени интеллектуальный, но не душный дядька, который делится с молодёжью многовековой мудростью и параллельно сам участвует в формировании актуальной культуры. Тем не менее, дебютный роман Голдинга поднимает настолько табуированную тему, что по уровню смелости ничуть не уступает творчеству бит-поколения. Ведь автор покусился на одну из последних незыблемых истин христианской цивилизации - на представление о детях как о невинных жертвах взрослого общества.

«Повелитель мух» стал своеобразным ответом писателя на робинзонаду Роберта Баллантайна «Коралловый остров». Эта популярная в Англия книга повествует о детишках, попавших в дикие условия, но сохранивших человеческое достоинство. В истории Голдинга юные герои, жертвы авиакатастрофы, тоже какое-то время придерживаются общественных норм и даже пытаются создать определённые институты. В отсутствии погибших взрослых они создают этакий прото-социализм с разделением труда, делёжкой добычи и даже демократическими выборами, на которых власть достаётся смекалистому мальчику по имени Ральф. Вокруг его противника Джека, недовольного результатом, быстро формируется «оппозиция» из числа вооружённых копьями охотников. Миру на острове окончательно приходит конец, когда среди ребят начинают ползти слухи о жутком Звере, живущем на горе. Страх пагубно влияет на общество детей, которое начинает не просто раскалываться, но и деградировать: научную картину мира сменяет культ насажденной на кол свинной головы (тот самый «Повелитель мух»), а единственным инструментом политики становится насилие…

В рецензиях книгу часто не упоминается или упоминается совсем мельком тот факт, что её действие вообще-то происходит во время войны - судя по разговорам детей, англичане сражаются против «красных». А ведь именно это обстоятельство в полной мере раскрывает авторский замысел. Мир, создаваемый взрослым, может казаться невероятно технологичным и продуманным: мы покоряем небо и морские глубины, мы научились расщеплять атомы и видеть галактику в телескоп, мы можем выполнять сложнейшие операции и связываться с друзьями на разных континентах. У нас есть законы, в конце-концов. Но, по существу, всё человечество - это лишь набор племён под руководством альфа-самцов. В экстремальных ситуациях, подогреваемые страхом друг к другу или внешними факторами, люди и общество могут стать куда примитивнее, и прошедший через Вторую Мировую Голдинг познал это на собственной шкуре. Кроме того, он писал во времена, когда «красная угроза» становилась поводом для цензуры и преследований, т.е. для урезания гражданских прав - несомненного достижения западной цивилизации (про ситуацию на другой «стороне баррикад», надеюсь, пояснять не надо). Впрочем, обернуться пеплом всё запросто может и в прямом смысле. Четвёртая мировая, по меткому замечанию Эйнштейна, будет вестись камнями и палками. И поведение героев «Повелителя мух» - это не только наше прошлое, но и возможное будущее, от которого предостерегает писатель.

Остров, на который Голдинг забросил своих персонажей, сам по себе не выглядит опасным местом. Скорее наоборот, природа у писателя показана очень даже дружелюбно: комфортная погода, родник пресной воды, обилие фруктов и отсутствие хищников - почти рай на Земле ! И обустраивать быт на нём выпала участь не каким-то маргиналам, а вполне приличным школьникам, гордым англичанам, будущему цвету нации. Чтобы заострить ещё сильнее, Голдинг выделяет среди детей группу церковных хористов во главе с Джеком, и именно маленькие христиане у него первыми опускаются до языческих жертвоприношений.

«Легитимный» вожак Ральф выступает главным голосом разума, в частности, предлагая с помощью очков одного из мальчиков развести костёр - это должно привлечь проплывающие суда и помочь ребятам спастись. Пламя служит очевидной метафорой просвещения и здравого смысла, а ракушка, с помощью которой дети контролируют право голоса на собраниях, символизирует порядок. Но со временем примитивные паттерны поведения начинают притуплять рациональное начало. Джек, которому было поручено следить за костром, отвлекается со своим отрядом на охоту и добывает мясо - пламя тухнет как раз в тот момент, когда мимо проплывал корабль. И парню прощают этот фейл, ведь базовые потребности для ребят становятся важнее цивилизации. Поэтому Джек и становится новым вождём, минуя электоральные процедуры. «Ракушка демократии» в итоге, ясное дело, расколется. К слову о потребностях: Голдинг наверняка не просто так сделал всех своих героев мальчиками - иначе ему, исходя из логики романа, пришлось бы включать и педофильские сцены (а на такое в 50-е осмелятся только Набоков и Берроуз).

При потухшем пламени разума дети во всех смыслах погружаются во мрак: силуэт на скале напоминает страшного Зверя, и ослеплённое страхом общество начинает резко деградировать, используя для решения конфликтов только грубую силу. Тот самый Повелитель Мух - это не просто символ отказа от цивилизации, это ещё и своего рода Дьявол-искуситель. Ведь стремление к бесконтрольному насилию, по мнению Голдинга, заложено в самом Человеке, и вся цивилизация строится на попытке борьбы с ним. Зверь - не на скале, а внутри. Эту же мысль гниющая голова свиньи «проговаривает» одному из мальчиков, местному юродивому, который страдал от галлюцинаций.

Голдинг не стесняется убивать своих маленьких героев (пускай и без особого натурализма). Причём жертвами, как часто бывает в реальной жизни, становятся самые порядочные и добрые члены общества - в силу своей беззащитности перед тёмной стороной человеческой натуры. «Повелитель мух», несмотря на экзотический сеттинг, кажется самой реалистичной, приземлённой, а от того самой пугающей антиутопией. Легко списать зло на взявшуюся не пойми откуда диктатуру - дескать, простые люди не виноваты, они просто жертвы, просто выполняют приказы. Голдинг своим текстом заявляет: исполнители приказов сделаны из того же теста, что и отдающие. И осознание того факта, что зверь может вырасти из любого невинного ребёнка, шокирует сильнее самой грязной бит-литературы.

Голдинг получил отказ в публикации «Повелителя мух» от нескольких десятков издательств. Когда роман всё-таки увидел свет, он получил язвительные рецензии и первое время не привлёк внимание массового читателя. Однако сарафанное радио постепенно работало: с каждым годом о книге говорили всё чаще, продажи неуклонно росли и к середине 60-х, уже в статусе современной классики, она вошла в программу большинства английских и американских школ. «Моя невинность умерла, когда я открыл „Повелителя мух“» - написал уже в наши дни обозреватель газеты The Guardian.

Сам Голдинг впоследствии заявлял, что не любит свой литературный дебют, считает его «скучным и сырым», а его язык - «школярским». Думаю, что писатель просто скромничал. В «Повелителе» нет замысловатых метафор, поэтичности и модернистских игр, зато роман читается на одном дыхании, а простой язык не отвлекает от повествования и центральной идеи. Но есть и другое объяснение негативного отношение автора к произведению, которое подарило ему славу, богатство и Нобелевскую премию: возможно, Голдинг его попросту боялся. «Люди творят зло подобно тому, как пчела производит мёд» - говорил писатель и, судя по деталям его биографии, сам не был исключением. Он зажёг в мировой литературе костёр, чтобы люди увидели Зверя в себе и отказались от иллюзий. Но это пламя может сильно обжечь самолюбие, а потому многим куда комфортнее оставаться в темноте…

Что ещё стоит прочитать у автора: «Наследники» - редкий пример достойной художественной прозы прозы в доисторическом сеттинге. Через противостояние неандертальцев с кроманьонцам Голдинг продолжает тему «вечного зла» в человеке, ослепляющего страха и отсутствия связи прогресса с гуманизмом. Мальчики из «Повелителя мух» регрессируют, первобытное общество в «Наследниках» развивается, но поводов для оптимизма автор не даёт в обоих случаях.

Главный поэт бит-поколения родился в весьма необычной, «двухпартийной» семье: его отец-еврей был родом из Львова и придерживался крайне консервативных взглядов, в то время как мама яростно топила за коммунизм. Нетрудно догадаться, кто их них повлиял на Аллена сильнее. Ещё в подростковые годы он писал в газетах заметки о положении рабочих в Америке, правах темнокожих и прочих социальных вопросах, не забывая поддерживать армию, сражающуюся против нацизма. Вдобавок ко всему, парень был открытым геем, за что в итоге был выгнан из универа (в котором и была создана богемная бит-тусовка), а затем упечён в психиатрическую клинику. Убедив врачей в том, что он избавился от «наклонностей» и нашёл себе невесту, Аллен отправился в Сан-Франциско, куда постепенно перебиралось всё «разбитое поколение». Да, именно с тех пор город носит славу «лeвaцкой столицы США».

Опыт карательной психиатрии и гонений по признакам ориентации в немалой степени стал катализатором творчества молодого поэта. Эйфория после победы союзников сменилась убеждением в ошибочности пути, который выбрало тогда западное общество, променявшее свободу на благополучие и стабильность. Лечебница, куда заключались все «неправильные», мозолящие глаза люди, стала метафорой всей маргинальной Америки, презираемой обывателями и ускользающей от внимания традиционной интеллигенции. Об этой невидимой стране и была написана поэма, публичное чтение которой Гинзбургом в октябре 1955 года ознаменовало рождение американской контркультуры.

В своём блоге я почти не уделяю внимание поэзии и обычно не включаю её в материалы о главных книгах десятилетий. Дело вовсе не в антипатии к этому виду литературы, а скорее наоборот: я разбираюсь в нём куда меньше, чем в прозе, и не обладаю должным навыком передать свои эмоции от прочтения. Кроме того, поэзия объективно привязана к родному языку и культуре в гораздо большей степени, а значит русскому человеку понять красоту стихов Бодлера, Уитмена и даже Украинки в полной мере практически невозможно. Но «Вопль» - случай особенный. Это произведение не просто написано верлибром, т.е. без метрики и рифмы - оно полностью свободно от фонетических и пунктуационных норм, не содержит сложных художественных приёмов, подтекста и повествования (правда, общая концепция здесь всё-таки имеется). Гинзберг придерживается принципа «первая мысль - лучшая мысль», который затем возьмут на вооружение остальные битники. Чувствуется, что процесс письма не был полностью осознаваемым действием, он исходил от потока авторских впечатлений. Но главное в «Вопле» вовсе не техника и не форма, на которых фиксировались модернисты прошлого - здесь балом правит именно содержание строчек. И несмотря на обилие жаргонизмов, топонимов и отсылок на явления из жизни неформалов 50-х, этими строчками могут проникнуться отнюдь не только американцы.

Первые фрагменты из поэмы на русском языке начали публиковаться в СССР ещё в начале 60-х (разумеется, с цензурой). В отдельным издании она вышла у нас в 1998 году, а наибольшую популярность снискала в составе сборника «Антология поэзии битников», где за перевод отвечал в том числе великий Илья Кормильцев. «Вопль» по сути перешёл в ранг классической литературы. Почему я уделяю этому внимание ? Дело в том, что если бы это небольшое произведение было написано сегодня, у него было бы ровно 0 шансов на официальную публикацию в РФ. Согласно нынешнему законодательству, поэма Гинзберга буквально соткана из самых страшных преступлений: пропаганды ЛГБТ, пропаганды наркотиков, оскорбления чувств верующих и представителей власти (не говоря уж про обсценную лексике). Но самоцелью для автора не является ничего из этого.

Глядя на биографию и жизненный путь Гинзберга, в последнюю очередь ожидаешь увидеть в его стихах христианскую этику: он рос в иудейской семье, в молодости пришёл к популярной среди людей его круга смеси марксизма и дзен-буддизма, нарушал чуть ли не все положения Церкви. Однако писатель, каким бы изгоем он себя не считал, не был изолирован от общего культурного контекста США (в значительной мере протестантского). «Вопль» посвящён ассоциальным элементам, оплёванным безликой толпой, самым униженным, потерянным, бесправным, голодным слоям общества, у которых нет стабильного дохода, семьи, часто вообще нет имущества и крыши над головой, зато есть собственная Правда и бесконечная духовная свобода. Разве не о превосходстве внутреннего мира над материальными ценностями говорил Иисус ? Разве его паства не была такими же изгоями ? Потому Гинзберг нередко использует христианские образы и сравнения: к ангелам, по его мнению, куда ближе заблёванные бомжы, чем менеджеры в белых сорочках на Понтиаках. Таким образом, автор переворачивает американскую мечту с ног на голову, напоминания о книге, на правилах которой Соединённые Штаты были по сути основаны - Священном Писании: «Проще верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Божие».

Если первая треть поэмы представляет собой оду маргиналам, то вторая больше похожа на памфлет в адрес их обидчиков. Гинзберг продолжает отсылать к Библии, называя американское общество Молохом - языческим божеством, поклонение которому отличалось страшными жертвоприношениями. По мнению автора, самые талантливые и кроткие люди, лучшие умы своего поколения становятся жертвами безумной антигуманной системы. Такие люди спиваются, скалываются, сходят с ума, потому что не в силах сопротивляться абсурду окружающего мира, где балом правят деньги и насилие над личностью. Из покорного большинства Молох просто высасывает энергию свободы, а тех, у кого хватает смелость не закрывать глаза на истинное положение дел, выбрасывает на обочину жизни. Обществу нужны все эти несчастные маргиналы, чтобы, забывая о собственной ничтожности, упиваться чувством превосходства и осознанием своей «нормальности». Таким образом, Гинзберг, подобно Босху, создаёт страшную, почти апокалиптичную картину вывернутого наизнанку мира.

Последняя часть «Вопля» исполнена в более оптимистичных тонах. Гинзберг возвращается к изгоям общества, наводя фокус на конкретного их представителя - некого Соломона (и снова Библия !), с которым автор сидел в лечебнице Роклэнд. Неизвестно, по какой причине мужчина попал в это место, однако месседж очевиден: серая масса не смогла принять его натуру, восприняла его инаковость не как дар, а как порок, как нечто, отчего нужно огородиться не только в социальном плане, но и в физическом. Подобно истинному святому, Гинзберг чувствует с этим отвергнутым героем духовную близость, воспевает его мужество и стойкость, надеясь, что настанет день, когда таких людей перестанут изолировать от общества и начнут по-настоящему ценить. Можно констатировать, что мечта поэта в значительной мере осуществилась, даже в наших краях. В конце-концов, творчество Егора Летова, за которое его в 80-е упекли в психушку, сегодня уже стало частью русского культурного кода. А значит, Молох отнюдь не так страшен и всесилен.

На момент презентации «Вопля» Гинзберг нигде особо не публиковался и никогда ранее не принимал участие в поэтических чтениях. Со сцены автор уходил под слёзы, крики и нескончаемые аплодисменты, понимая, что сотворил нечто удивительное. «Я величайший американский поэт» - написал Гинзберг спустя полгода в своём дневнике. Чего уж там, для такого гонора у него вполне имелись основания.

Публикация «Вопля» вызвала скандал, аналогов которому в американской литературе не было и, скорее всего, уже не будет. Партия книг была изъята сотрудниками полиции, поэма объявлена «непристойной», а издатель арестован по подозрению в распространении порнографии. Разумеется, всё это подавалось как забота о детях. Поэт Грегори Корсо задался тогда отличным вопросом: «Почему все боятся, что „Вопль" что-то сделает с детьми ? Дети же якобы ничего не читают, дети ничего не знают, дети вообще никто !».

Преследование стало для битников не только угрозой, но и триумфом: реакция властей и консервативной общественности подтверждала, что в своем презрении к послевоенной Америке они были во многом правы. К процессу, на котором ответчику пришлось объясняться за слова «жопа» и «сосать», было приковано внимание всего читающего комьюнити, всех центральных СМИ. В итоге суд пришёл к выводу, что поэма «Вопль» имеет определённую художественную ценность и потому не является непристойной.

Именно так родилась контркультура, которая помогла культуре массовой начать освобождаться от гнёта традиционной морали. Это был шаг в новую эпоху, туда, где будет Джим Моррисон и Мартин Скорсезе, Мэрлин Мэнсон и Тарантино, HBO и GTA. Впрочем, даже по сегодняшним меркам «Вопль» может показаться для читателя перебором - после калейдоскопа строчек пенисах и наркоте буквально хочется помыться. Но вытираясь, можно словить откровение небывалой, почти божественной силы: за этой грязью скрывалось самое чистое творчество на свете.

Что ещё стоит прочитать у автора: «Кадиш» - мощная исповедальная поэма, которая посвящена смерти матери Гинзберга и раскрывает битника с совершенно иной, лирической стороны.

Икона американской литературы родился в семье набожных выходцев из Канады - возможно, наименее литературной западной страны (там как-то лучше сложилось с кино). До шести лет Жан-Луи - именно так звали мальчика - вообще не изучал английский язык, а в доме говорили почти исключительно на французском. Тем интереснее, что при таких вводных из этого парня вырос писатель, который как никто другой воспевал одну из главных духовных скреп США.

Керуак был свободолюбивым парнем ещё в студенчестве. Несмотря на серьёзные успехи в футболе, он не сковывал себя цепями спортивного режима и проводил вечера в безудержном угаре затуманенного сознания, формируя вместе с Гинзбергом и другими ребятами «внутренний круг» будущих битников. Когда карьера закончилась из-за травмы, Жан-Луи (просивший называть его Джеком) бросил учёбу и пошёл сначала в торговый, а затем в военно-морской флот. Парню быстро надоело выполнять приказы - он имитировал (?) шизу и был списан на гражданку. Став фигурантом дела об убийстве, Керуак, обвиняемый в сокрытии улик, попал за решётку - его «выкупила» оттуда подруга в обмен на обязательство женится. Узы брака битник вытерпел всего пару месяцев, а после развода отправился со своим приятелем Нилом Кэссиди с роад-трип по необъятной стране. Об этом и других путешествиях молодых людей повествует ключевой роман бит-поколения (а по мнению многих - всей американской прозы ХХ века).

Импульсивность - важнейшая черта личности Керуака, которую он перенёс и на своего персонажа. Несмотря на очевидно автобиографический характер его книги, она ведётся от лица альтер-эго по имени Сэл Парадайз. Этот нищий писатель находится в поиске направления жизни и личного спасения. Сэл отчаянно стремится к свободе, но будто не имеет образца для её полной реализации, некой ролевой модели. Такой моделью становится для него Дин Мориарти - настоящий маргинал, которых тогда называли хипстерами (не путать с модниками времён президента Медведева). Как и все хипстеры, Дин был белым парнем, стремившимся не к американской мечте формата дом-семья-карьера, а к дикой энергии жизни, характерной для чёрных кварталов со всеми их атрибутами: джазовые клубы, психоактивные вещества, беспорядочные половые связи, мелкий криминал и независимость от работы в виду её постоянного отсутствия. Вместе с тем, сам Мориарти давно хотел стать писателем. Талант Сэла приводит его в восхищение, он хочет понять, как мыслят и работают такие замечательные люди. Получается честная, пусть и не проговариваемая вслух сделка: писатель учит бунтаря творческому подходу, бунтарь учит писателя жить. И нет лучшего способа скрепить это партнёрство, чем совместное путешествие.

Роман Керуака нельзя назвать первой американской роад-стори - к примеру, «Гроздья гнева» Стейнбек написал ещё в 30-е. Но «В дороге» интересен тем, что путешествие для его героев является не средством, а целью. Сэл и Дин не туристы, их не заботят памятники архитектуры и рестораны с двухсотлетней историей, для них важен именно сам путь - не из точки А в точку В, а просто путь, та самая Дорога, которая на самом деле длится целую жизнь и на которой важно ощущать каждое мгновение как отдельную остановку. Ещё прозаики-модернисты вроде Фолкнера с помощью техники письма отражали мир и мироощущение как бесконечный непредсказуемый поток. Керуак вместе с Кэссиди (Сэл вместе с Дином) в этом плане идёт ещё дальше: в стремление отобразить на бумаге себя настоящего, он не просто пишет первое, что придёт на ум, как его соратник Аллен Гинзберг, а делает то, что подсказывает ему сердце. Иначе говоря, по-настоящему живёт, пускай и убивая себя при этом разными способами. Поэтому «В дороге» и лишён потока сознания как художественного приёма - потоком здесь является сам сюжет, то есть жизнь её автора.

«Кругом всё мертво» - постулирует Керуак в одной из первых строчек роман, имея ввиду пресловутую «пластмассовость» мира, повсеместную наигранность и фальшь (ту самую, которую презирал Холден Колфилд). При этом Сэл и Дин вовсе не призывают сбросить оковы повседневности ни окружающих, ни читателя. Они не строит свою личность на противостоянии с системой, а существуют как бы параллельно ей, как броская альтернатива. Поэтому книга практически лишена политического высказывания, во всяком случае прямого. А конфликты с системой случаются только тогда, когда её интересы и интересы героев расходятся. К примеру, Дин ворует машины, но делает это исключительно ради удовольствия, повинуясь неконтролируемому импульсу, не в качестве попытки показать копам «средний палец» - просто ради веселья.

По большей же части образ жизни ребят нельзя назвать нарочито асоциальным. Поп-культура зафиксировала Америку 50-х как страну примерных семьянинов и коттеджей с белым заборчиком, однако Керуак нащупал совершенно другую страну, со своим шармом и красотой. И в каждом населённом пункте его герои находят близких им по духу людей. Впрочем, несколько раз за книгу парни устают друг от друга и пытаются встроиться в «нормальное» общество: создать семью, найти стабильную работу, перестать упарываться. Но эти попытки оканчиваются поражением - а значит, пора снова собираться в Дорогу. Ну или НА дорогу, на эту эмоциональную иглу. Ведь Сэл и Дин раз за разом возвращаются к ней, как наркоманы возвращаются к героину.

Со временем противоречия между героями становятся всё более и более отчётливыми. Дин начинает замечать, что Сэл старше его и компромисснее во многих вопросах. Писатель, в свою очередь, обнаруживает в бунтаре инфантильного, не умеющего дружить эгоиста, которому нельзя доверять ничего важнее бутылки текилы. И в кульминационном моменте книги это качество Дина едва не стоит рассказчику жизни. Последняя глава «В дороге», очень трогательная и даже пронзительная, посвящена развилке, на которой пути героев окончательно расходятся.

Таким образом, Керуак подводит читателя к мысли, что любой нонконформизм когда-нибудь заканчивается, что нужно не грустить о потерянном времени и возможностях, а воспринимать любой опыт как нечто, что формирует личность человека и делает его тем, кем он есть в каждый новый момент времени.

«В дороге» был написан ещё в 1951 году, однако до публикации дошёл только в 1957-м. Несмотря на негативную реакцию критиков, роман стал бестселлером, принёс Керуаку признание, а со временем утвердился в статусе классики американской прозы. Эта книга без преувеличения предрекла изменения в самосознании страны, а за ней и всего западного мира. Впрочем, возможно, автор просто смог почувствовать дух своего времени.

В отличие от большинства авторов бит-поколения, Джек Керуак умер рано - его сразил цирроз печени всего в 47 лет. В 60-е писатель запил ещё сильнее прежнего на фоне глубокой депрессии и творческого кризиса. Возможно, это было связано с политической ситуацией: в то время как порождённая им контркультура зиждилась на пацифизме, сам Керуак войну во Вьетнаме (помощь союзникам в борьбе против коммунистов) поддерживал и в целом против правительства ничего не имел. И когда вокруг становилось модным сжигать американские флаги, писатель оставался верен ему до конца. Для молодой поросли он уже был конформистом, предателем высоких идеалов. Хотя единственным его идеалом было жить без оглядки на мнение толпы.

Что ещё стоит прочитать у автора: «Бродяги Дхармы» - продолжение истории «В дороге», в которой герой открывает для себя дзен-буддизм и становится на путь просветления.

Биография самый мрачного и загадочного персонажа из бит-поколения по градусу безумия может посоперничать разве что с его творчеством. Родившись в богатой семье, Уильям по молодости не испытывал проблем с деньгами, зато явно испытывал проблемы с головой. Окончив Гарвард, он предпочёл блистательной карьере притоны и тяжёлые наркотики, хотя галлюцинациями страдал и без них. Чтобы завоевать сердце одного юноши, бисексуальный Берроуз отсёк себе фалангу мизинца, за что в итоге закономерно угодил в психушку. После курса лечения его, подобно Керуаку, каким-то образом занесло в армию, где парня быстро признали негодным. В середине 40-х Берроуз познакомился с Гинзбергом и в всей бит-тусовкой Колумбийского универа. Студенты смотрели на него, как на опытного нарколыгу, проводника в мир порока и грязи, однако в плане литературных изысканий «старший товарищ» по сути никак себя не появлял.

Всё изменилось в сентябре 1951-го, в Мексике, где будущий писатель выращивал коноплю и вместе с женой (да!) скрывался от американских копов, грозивших ему тюрьмой за торговлю запрещёнными веществами. На домашней вечеринке изрядно выпивший Берроуз предложил супруге поставить на голову стакан, дабы выстрелом из револьвера доказать ей свою способность прокормить семью охотой. Получив согласие, мужчина вытащил оружие и незамедлительно отстрелил жене голову. Несмотря на быстрое (очевидно, коррупционное) решение вопроса с правосудием, это событие поделило жизнь Берроуза на «до и после», шокировав до глубины души и пробудив в нём творческую жилу. Он будто бы осознал истинную природу бытия - иррациональную и хаотичную. И став писателем, Берроуз вскоре овладел особой техникой: в состоянии изменённого сознания он нарезал фрагменты различных текстов (газетных статей, рекламных брошюр, художественной прозы), перемешивал и создавал из этого винегрета новое произведение, соответствующее абсурду окружающего мира. Так появился на свет роман, который сумел раздвинуть рамки возможного в литературе практически до предела.

Одна только история названия этой книги прозрачно намекает на то, с чем придётся столкнуться её читателю. Дело в том, что по изначальной задумке Берроуза роман должен был называться «Голая похоть» («Naked lust»), но когда бит-компания читала рукопись вслух, Гинзберг допустил ошибку и произнёс «Голый завтрак» («Naked lunch»), а Керуак заявил, что именно такое абсурдное название подходит лучше всего. В предисловии Берроуз дал ему рационализацию: это «застывшее мгновение, когда каждый видит, что находится на конце каждой вилки». Иными словами, раскрытие глаз на ту ужасающую кашу, которой кормит нас масс-медиа и поп-культура, освобождение от иллюзий, навязанных глобальными корпорациями и сильными мира сего. Слова и предложения, из которых методом нарезки соткан весь роман, по отдельности могут не представлять из себя ничего необычного. Воспалённое создание Берроузу как бы докапывается до сути вещей и демонстрирует читателю изнанку общества потребления, безумную сюрреалистическую антиутопию, одновременно и отталкивающую, и завораживающую.

Пересказывать сюжет «Голого завтрака» имеет не больше смысла, чем делиться содержанием гриппозного сна с глухослепой аквариумной рыбкой. Конечно, тут есть нечто вроде главноя герой - Агент Ли, работающий на непонятную организацию, постоянно ищущий дозу чёрного мяса (местного наркотика) и скрывающийся от полиции. В ходе своего задания он встречает с неким Доктором… и тут повествование начинает расщепляться на пугающие образы. Вот место под названием Аннексия - околофашисткая диктатура, в которой человека откровенно втаптывают в грязь государство. Вот Свободия, где от настоящей свободы осталась лишь иллюзия, и человек ныряет в грязь по собственной воле, ширяясь на площади наркотой. Вот Интерзона - территория вне государства, где балом правит насилие и беспорядочный секс. Берроуз рисует разные политические формы, но все они по своему омерзительны, как омерзительны здесь и люди, и телах их, и дела, которые они творят. «Голый завтрак» представляет из себя калейдоскоп галлюцинаций, в которых перемешаны гротескные, доведённые автором до абсурда черты нашей реальности. И каким бы нелогичным, бессвязным, абсурдным ни казалось повествование в книге, во время прочтения может пробирать дрожь и холодный пот. А значит, Берроуз смог создать такую картину Судного дня, на которую редко бывает способна реалистическая литература.

В отличие от Гинзберга, Берроуз своё эпатажное творение поначалу даже не пытался представлять на Родине. «Голый завтрак» был впервые издан в куда менее консервативной Франции (пускай и со скандалом), однако сразу попал в список запрещённых к изданию на территории США книг по причине широкого использования нецензурной лексики, наличия сцен с педофилией и детоубийством. Вскоре один американский издатель всё-таки попробовал распространить книгу и ожидаемо столкнулся с колоссальным сопротивлением власти. Судебная волокита закончилась в 1966 году, когда «Завтрак» официально разрешили свободно продавать на всей территории страны. Это решение фактически обозначило конец литературной цензуры в США со стороны государства (общественная цензура, судя по всему, не умрёт никогда).

«Голый завтрак» часто называют бредом сумасшедшего наркомана - и, строго говоря, именно таковым роман и является. Но этот бред дарит читателю уникальную возможность: позволяет взглянуть на мир не просто под совершенно другим углом, а как будто из другой геометрии. У людей есть потребность иногда выходить за рамки нормального, а в наши времена культурное пространство пытаются снова сделать стерильным. Поэтому интерес к наследию Берроуза не ослабевает до сих пор.

Что ещё стоит прочитать у автора: «Джанки» - первый роман Берроуза, сухое, жестокое и правдивое повествование о жизни зависимого человека.

————————————————————————

Литература 50-х заложила один из краеугольных камней современного общества - принятие инаковости. Не все люди родились здоровыми, не все выросли из подросткового возраста, не каждому по душе домашний очаг, трезвость, гармоничная музыка и глаженная одежда. Таких людей - странных, нелепых, возмутительных - не обязательно любить и ценить, но, раз мы все пока заперты на одной планеты, разумнее не враждовать, а прислушиваться друг к другу, помогать друг другу. Нам не дано полностью понять чужой опыт. Но если перестать быть к нему глухим, возможно, мы поймем что-то важное про наши собственные жизни.

#50е_табакерка

#книжная_табакерка

P.S.: Если появится желание поощрить мой контент материально, можете воспользоваться Бусти или функционалом сайта. Благодарю всех за поддержку !