Интервью с Дыбовским от журнала МИК. 2007 год. Часть первая

Предисловие от меня: я увидел этот коммент и заинтересовался, что же там за цикл. Ну и решил перепечатать его сюда в удобочитаемом формате. Вышло довольно необычно - это же Дыбовский, хотя тут и интервьюер та ещё личность. Уверен, из-за малоизвестности журнала много людей увидит этот текст впервые, хотя он уже когда-то выкладывался в сеть (но не полностью). Вообще цикл состоит из четырёх частей, но первая часть содержит лишь небольшое интервью с Гаухар Алдияровой (пиар-менеджером Ice-Pick Lodge) и много стороннего текста от автора, поэтому я решил пропустить его и сразу начать со следующей части. Ещё я думал, оставлять ли различные музыкальные эпиграфы и личные рассуждения автора, и в конце-концов решил оставить всё "как есть". Интервью взято в преддверии выхода "Тургора".

Я ехал на верхней полке, сопел-грустил о6 ушедшем счастье,

Практически не держали меня ни ноги, ни тормоза,

Когда будто взрыв гранаты возник за окном белоснежный ястреб

Где-то неподалеку от маленькой станции Амазар.

И я перестал грустить, гадать, куда уведёт кривая,

На скользкие провода, накренившись, выкатилась луна.

Когда параллельным курсом, не обгоняя, не отставая

Летел Амазарский ястреб, белея в сумерках у окна»

© Олег Медведев, песня «Амазарский ястреб», 1 куплет**.

*Во второй части «Дня ФУФ» расшифрован только один смысл аббревиатуры. Второй смысл - ждите в окончании саги.

**Николай Дыбовский признался в том, что ни разу не слы­шал Олега Медведева. Я сказал, что обязательно поделюсь с ним ссылками на этого феноменального человека.

Я знаю и понимаю тебя, читатель. Ты хотел 6ы увидеть в данном номере много статей о новых, интересных проек­тах, почитать рецензии на свежевышедшие хиты. И ты вправе нанести любые моральные травмы своим искренним «Фэ!» в «Автоответчике» или на форуме, автору данной саги о путешествии в Москву. Потому что сегодня я займу целых 10 полос, превратив очередной, стандартный номер в полутематический, и сегодняшняя часть «ФУФ» будет посвящена не постмортему «Мор.Утопии» и не эксклюзивно-сенсационной информации о новом проекте «ледорубов» — «Тургоре».

Практически все десять полос займёт разговор, — не интервью, а именно разговор, так как беседа наша благополучно вывалилась из формата «вопрос-ответ», — с одним единственным человеком.

Он скромен, крайне скромен, и не любит, когда превозносят его в одиночку, после чего сразу же предупреждает: «Вот, они, наша команда — залог успеха, а вовсе не я!».

Он — человек, сумевший практически на ровном месте создать фабрику по производству не просто игр, но ИСМ (Игр Своей Мечты), а это, согласитесь, не просто фантастика, а самая что ни на есть фэнтези.

Да, собственно, практически все геймеры с замиранием сердца следят за тем, что получится у команды Ice-Pick Lodge со их новым проектом «Тургор» — проектом, на который молятся те, кто любит оригинальность, интеллектуальность, незаштампованность сюжета и геймплея — и вина этого человека в сложившейся ситуации неоспорима.

Я провёл много интересных и ярких интервью, иногда переходящих в дискуссию или же яростный спор: с Ваэль Амром (Frogwares), с Витей Концевичем (Waterfall), с Михалом Кичинским (CD Ргоjесt), а уж после беседы с Гарри Гаррисоном мне вообще не стыдно показаться даже на самой элитной журналистской тусовке...

Но данная беседа — нечто совершенно и непримиримо другое. Это разговор с таким же романтиком в детстве, как и ты, читатель, который, в отличие от многих, не ушёл в архив непризнанных гениев, не спился, не начал причитать о том, что, мол, нам, романтикам, в этот бездушный век делать нечего. Он просто шёл вперёд, только потому, что «нет ничего невозможного». И в результате добился невозможного. Этот разговор между Кириллом Талером и Николаем Дыбовским, руководителем, гейм-дизайнером и сценаристом Iсе-Pick Lodge, автором идей «Мора» и «Тургора» — о тебе, чи­татель, и только о тебе. Ты проведёшь в этом разговоре много параллелей между нами и собой. И, возможно, когда-то, через 20 лет, на благодатной почве взрастут десятки нестандартных игровых компаний, у руля которых встанут чита­тели МИКа, бывшие и настоящие...

Впрочем, я забегаю вперёд. На часах Златоглавой сейчас 11.10 по московскому времени, и я только что прибыл на пер­рон Киевского вокзала...

Угораздило прибыть ровно в День России (12 июня). «Это у нас подобный праздник назван Днем независимости Украины, а в России — без всякой независимости: коротко и просто. И действительно: от кого, от Казахстана с Грузией, что ли?»

Примерно такие мысли посещали меня, пока ноги шагали вдоль вокзального здания, вознамерившись привести хозяина к ларьку с шаурмой. Людей крайне много, и они практически не спешат, что москвичам несвойственно.

Постепенно становится как-то не по себе. Вспоминаю, что в подобных шумных и давящих чужаков своими размерами горо­дах всегда ходил в плеере и слушал радио, благо, многие московские радиостанции очень качественны — как по подбору композиций, так и по качеству ведущих... Но сейчас наушники сло­маны, а тратить командировочные с ходу как-то неохота. И вме­сто жабы давит медвед...

Начинаю почти физически задыхаться — а я всего лишь полчаса в Москве и ещё не отошёл от Киевского вокзала...

Мне нужна лимфа, мне очень нужна лимфа. Радио — не­большой источник лимфы, пригодный для передвижения по го­роду, и только. Но нет и его. Где достать лимфу?!

Покупаю пакет «Мегафона», меняю карточку в мобильном и звоню Гаухар. Длинные гудки. Предварительно встреча на­значена на 16.00. Звоню Ване, или же Yoshi_Stan (ЖЖ) —длинные гудки. Паниковать рано, пиво пить поздно... Поку­паю шаурму, но так волнуюсь, что не могу доесть — аппети­та нет совсем. Шаурма, при всём к ней уважении — не лим­фа. Хотя, для кого-то, может быть...

Звонок! Yoshi дома — ура! До встречи 4 часа, и пару-трой­ку часиков отдохнуть/поработать не помешает.

Собственный фотокор в Москве

У Yoshi тихо и уютно, и совершенно свободный комп. И лимфа. Я счастлив, начинаю ещё раз штудировать всю ту информацию, что есть в Сети о «Тургор» — а вдруг за ту ночь, что я бредил в поезде снами, наросло ещё несколько любопытных фактов? Постоянно смущает одна мысль — как я смо­гу одновременно и вести интервью, и следить за его ходом... А фотографий-то хочется ярких, сочных, в динамике!.. А я в фотиках смыслю примерно же столько, сколько и они во мне.

Рядом по хозяйству возится очень молодая, но крайне мудрая, взрослая и правильная во всех смыслах Аня Ковинки­на. Меня посещает архимедово озарение.

«Слушай, — говорю, — а ты в фотоаппаратах пони­маешь?»

«Ну... понимаю», — отвечает Аня К.

«Так, чтобы фотографии были качественными?» — не унимаюсь я.

«Не знаю... когда фотографировала, получалось, вроде, нормально», — Аня К. смотрит на меня уже с опаской.

«А хочешь, поедем вместе на интервью, а ты будешь моим фотокором?» — закидываю удочку, ярко расцвеченную возможными будущими впечатлениями.

«Ох! Хочу, конечно же!» — почти всплескивает руками Аня К., тем самым съедая червячка и попадаясь на удочку намертво. Тут же раскрывает чехол фотоаппарата и начинает знакомиться с данной моделью, которой мне любезно дал пополь­зоваться Ваtеаu. Хозяева дома принимают новость крайне по­дозрительно — мало ли что там с Аней может статься? — разработчики, они же, как один, люди брутальные, развращающие молодёжь.

«Как за каменной стеной будет!...» — веско говорю я, после чего встреча переносится на час позже. Я совсем немножко отдыхаю, Аня К. готовится осваивать новую профессию, примериваясь к фотоаппарату двуголового огра.

Логово ледорубов

...Выходим из метро «Войковская». Я заметно волнуюсь, Аня К. тоже, но очень незаметно. Пока.

Вижу ларёк с пивом и понимаю, что на такой жаре одна из тех бутылочек, что находятся за стеклом холодильника, обя­зательно должна стать моей. Подхожу к ларьку и начинаю яростно покупать...

Аня К. буквально оттаскивает обратно: «Ты что, КАК ты можешь пить ПИВО?! Мы же идём к СЕРЬЕЗНЫМ ЛЮ­ДЯМ!!! Ты будешь ПЬЯНЫЙ!!!» Мобилизуя всю свою ди­пломатичность, объясняю, что после одной бутылки пива пья­ным не бываю принципиально.

«Но от тебя же будет ПАХНУТЬ ПИВОМ!!!»

Подхожу к ларьку и покупаю леденцы для освежения рта. Заодно вспоминаю, что не купил сигарет. Покупаю. Аня, быв­шая на грани шока, окончательно заступает за эту грань...

«Ты ещё и КУРИТЬ будешь перед встречей?!»

«Да...» — отвечаю скорбно, признавая полное поражение своей дипломатии перед трезвым женским расчётом. После чего открываю бутылку пива зажигалкой, и ею же подкуриваю...

Анины глаза...

Идём к месту встречи, по дороге пару раз заблудившись и разминувшись. Теперь я переживаю вдвое меньше. В отличие от фотокорра. На половине допитой бутылки замечаю Гаухар Алдиярову и того самого высокого человека из «ледорубов», с которым поздоровался на КРИ-2007, и сразу же определил его в программисты.

Запоздало понимаю, что это и есть Николай Дыбовский.

«УБЕРИ бутылку пива и ВЫБРОСЬ сигареты!!! — шипит Аня К.. — Иначе нас не так поймут!!!»

Гаухар и Николай приближаются.

«Они пройдут мимо нас и даже не захотят на нас смот­реть!!!» — фотокорр в отчаянии.

...Дружеское рукопожатие. Я представляю фотокорра, Гаухар представляет Н. Дыбовского, после чего второй, послеприветственной фразой лидера «айс-пиковцев», обращённой ко всем нам, становится: «Ну что, сходим за пивом?!»

Пауза... Все, почему-то оборачиваются на фотокора...

Аня похожа на человека, в которого только что попала молния.

Я сворачиваюсь от смеха прямо на асфальте...

Идём, затарившись пивом для долгого разговора, рассуж­даю о том, что прибыл в День независимости России... точ­нее, в День России.

«А что, правильно! — поддерживает Дыбовский. — Как раз и получилась независимость от всех бывших республик Союза...»

«В таком случае социально-рекламный бигборд должен вы­глядеть так: число 12 июня, герб России, и ниже подпись: "Фуф"...» — предлагаю я. Смеёмся.

Офис Iсе-Pick Lodge. Это надо видеть... Это надо слы­шать... Слышать это легко, потому что здоровенная офисная собака Баг явно собирается слопать двух несчастных гостей... Впрочем, уже через 5 минут Баг и я с Аней, пользуясь законом джунглей, выясняем, что мы одной крови. Аня К. тут же убегает фотографировать все диковинки., благо в офисе их ва­гон и маленькая тележка...

А Николай и я устраиваемся в его кабинете, куда перио­дически забегают и выбегают Гаухар, программист Элексир, грозный, но ласковый пёс Баг, Аня К. и прочие, прочие, про­чие.... Нам это нисколечко не мешает...

Лишь маховое перо в привагонном ветре дрожало еле,

Дрожало почти вплотную к моим слипающимся глазам,

И я, засыпая, слышал: мели, Емеля, — твоя неделя,

Ты сделай свою работу, парень, а дальше я справлюсь сам.

Мели ее, эту смесь из иллюзии, небыли, снов и были,

Чтоб, в клочья порвав экран, чернее сажи и черта злей

Лихой паровоз Люмьеров ворвался в зал и пошел навылет,

Разбрызгивая по стенам мусьев, мадамов и мамзелей.

А тот, кто тебе поможет, уже проявляется — видишь вон он,

Почти что материален — пусть черно-белый, но как живой,

С матом и песняками подобно гоплиту у Марафона

Несется он вниз по склону, вращая оглоблю над головой.

© Олег Медведев, песня «Амазарский ястреб», II куплет

кТ: Так вот... ээээ... да... (Пауза. Никак не могу побороть своё стеснение перед ним. Первые секунд тридцать. Потом, как правило, всё нормально. А вот первые тридцать секунд...)

Дыбовский: Это диктофон? (Показывает на подлое устройство.)

кТ (выдохнув, для смелости): Смотри. Интересная очень ситуация в геймдеве... В том числе и в российском. В постсовковом... я все эти просторы называю Славяно­станом. По сути не знаю, согласен ты или нет, игро­вая индустрия напоминает мне ребёнка, который воспи­тывался, до определённого возраста, ни в чём не получая отказа — это, кажется, по самурайским законам так? Ему всё было позволено, ему потакали во всём, а потом... Если по человеческим меркам, то ребёнку-игрострою в это время стукнуло 10-12 лет — у него отобрали все игруш­ки, заставили работать, и у него явно случилась неболь­шая (хотя, кто знает её размеры?) психологическая трав­ма. Он очень сильно повзрослел, научился выживать, но сейчас, в данный момент, в свои 14-15 подростковых лет — это взрослое, сложившееся как личность, и страшно циничное существо, которое не приемлет никаких жизнен­ных идеалов, кроме собственно денег и их зарабатывания. Есть, конечно, некоторые чуждые клетки в этом орга­низме — всякие там Американы Макги, Мишели Ансели и т.д. Но они, скорее, исключение. Как и Николай Дыбов­ский. Этот не просто идёт против течения, он ещё и громко плюхает веслом. Нелогичность полная...

Дыбовский (смеётся): ...

кТ: Ну не должно было появиться такого человека и такой студии на территории Славяностана!.. Вот ин­тересно, насколько Николай Дыбовский верит в то, что игровой бизнес его не отторгнет?

Дыбовский: Слушай, можно я немножечко уточню? Тебе кажется неестественным то, что мы ещё живы, или тебе ка­жется неестественным вообще то, что мы думаем так, как мы...

(Перебивает сам себя.)

Знаешь, давай я буду в течение интервью говорить «мы», потому что мне очень не нравится, когда я становлюсь каким-то таким единственным светочем нашей команды. Понятно, что я — фигура на форштевне Ice-Pick Lodge, но мне не хочется говорить всё время «я», потому что на самом деле тут крайне яркие люди собрались, просто они все очень скромные и не любят ни светиться, ни интервью давать и... неразговорчивые, скажем так. Поэтому я буду говорить "мы", собирательно, да?

кТ: Хорошо!

Дыбовский: Не все, прямо скажем, разделяют мою точку зрения. Но тем не менее, все стоят под одним знаменем. До сих пор. По крайней мере, соглашаются. (Микропауза.) Так от, тебя удивляет то, что мы до сих пор выживаем? Или...

кТ: Удивляет сам факт появления Ice-Pick Lodge. А тот факт, что вы до сих пор живы — он просто шоки­рует.

(Долгая пауза.)

Дыбовский: Странно. Знаешь, могу это только так про­комментировать: я считаю, что ничего неестественного в этом нет. То есть, то, что мы такие, какие мы есть, связано ис­ключительно с тем, что я изначально пришел с установкой на лидерство. На то, что надо не искать, куда 6ы пристро­иться, а начать строить самостоятельно среду обитания, в ко­торой было бы — (не хочется говорить ни «приятно», ни «удобно», все эти конформистские слова) — возможно раскрывать игру как новое искусство. Я единственный, кто пришёл с гуманитарным образованием, причём с очень хорошим образованием (Дыбовский, видимо, намекает на то, что среди руководителей игростроительных фирм гума­нитарии отсутствуют как класс. — Прим. кТ). Я за­стал золотые годы РГГУ...

кТ (тщательно выговаривая): эРГэГэУ — так? А что это?

Дыбовский: Российский государственный гуманитарный университет, тогда там собрался совершенно звёздный профессорский состав, и в 90-е годы он, наверное, был лучшим из всех учреждений подобной направленности, если не лучшим вообще из всех российских. Там собрались последователи Тартусской школы*, тогда вот, когда прорвалась эта советская идеологическая скорлупа, все подпольные филологические, исторические школы, которые, скажем так, не одобрялись и не получали поддержки в Министерстве образования, всё это восстало из подпольного пепла. Тем более, у нас всегда хватало ярких учёных, занимающихся полузапрещёнными научными изысканиями. И вот они получили возможность свободно преподавать, провозглашать свою науку с кафедры.

*Тартусская школа - что-то вроде семинара, несколько лет подряд (1964-1970) собиравшегося под руководством Ю.М. Лотмана для изучения проблем семиотики - науки, изучающей строение и функционирование знаковых систем. Т.Ш. долго существовала в качестве единственной свобод­ной трибуны новых семиотических идей, навеянных научны­ми достижениями начала 1960-х годов - кибернетикой, структурализмом, разработками из области машинного пере­вода, искусственного интеллекта и т.д. Официальная советская наука это передовое направление научной мысли отнюдь не жаловала, и школа скоро была закрыта, но за короткое время своего существования успела заронить свои идеи в головы многих ученых.

Собственно, у них я и учился. И очень многое от них узнал. Первое моё филологическое образование было крайне продуктивным. А потом я решил получить второе образование — почувствовал, что мой гуманитарный базис, гуманитарная школа, она даёт, конечно, великолепное знание о ми­ре, она позволяет необычно, нестандартно, тонко думать, не­обычные вещи наблюдать, здорово обращаться с текстом... Вся наша жизнь, всё, что нас окружает — это один колос­сальный текст, который подлежит анализу, формированию... который нужно просто уметь читать. И в этом случае жизнь становится средой для непрекращающегося творчества.

Но всё равно, я чувствовал, что это знание — оно как бы самодостаточно. Я очень боялся, что превращусь в кабинетного учёного, который всё знает, а ничего делать не может — только комментирует, комментирует — то, что было напи­сано другими.

Я ударился в совершенно другую область и пошёл в Выс­шую школу экономики. Это тоже были 90-е годы, но уже поздние. На слуху были все эти романтические биографии бизнесменов, нуворишей, многочисленных авантюристов, их яркие взлёты... И я сам захотел стать таким же. И, в общем, тоже получил, что искал, потому что, проучившись там три года, я понял, что можно построить всё, что угодно. Было 6ы желание.

кТ: Почему? Откуда такое желание? — стать дру­гим, повернуть на 180 градусов? Не знаю подробностей твоей жизни, но такие повороты бывают вследствие очень серьёзных внутренних...

Дыбовский (перебивая): А у тебя вообще какое образование?

кТ: У меня вообще нет образования. Точнее, я — недо­учка-гуманитарий.

Дыбовский: А вот какое точно?

кТ: Режиссёр.

Дыбовский: Ух-ты! А как...

Аня К. (вмешиваясь): Ты учился на режиссёра?!

кТ: Киевский... «Кулёк» - Институт культуры. Ны­не - Киевский Национальный университет культуры и искусства.

Дыбовский: Класс! А почему ты там не доучился?

кТ: Не доучился, потому что вмешалось несколько фак­торов. Во-первых, я был на платном, так как произошёл из семьи интеллигентов-недоучек. Недоучек в том пла­не, что договариваться, подмазывать там, где нужно, жать на нужные рычаги они не умели. Я тоже не умел. В результате на бюджет я не попал... В один прекрас­ный момент деньги закончились. Плюс - все «побочные» предметы давались мне слишком легко. Я не приходил на лекции вообще, а затем появлялся на сессии, брал билет наугад и, почти ничего не зная, рассказывал так, что мне ставили зачёт или хорошо/отлично. В один прекрасный день пруха закончилась - я провалился на всех зачётах и экзаменах, кроме профильного, режиссёрского. Естест­венно, был большой скандал в семье, меня собрались, в случае, если осенью пересдам сессию, переводить на заоч­ный. Сказали, что больше за меня денег никто платить не собирается и я должен зарабатывать сам. Потом ус­ловия родителей смягчились, но я уже принял решение - и пошёл прямым курсом на Воркуту. Вот так вот...

Дыбовский: Слушай, но в этом случае тебе гораздо про­ще меня понять (и действительно, в общем контексте си­туации крайне схожие. - Прим. кТ)! Хотя (перебивая сам себя), на самом деле я страстно мечтаю получить режиссёрское образование - во ВГИКе (Институт кинематографии. - Прим. кТ) или в ГИТИСе (Государст­венный институт театрального искусства им. Станыславского), ещё не определился.

Я не знаю поэтому, к сожалению, этой логики представ­ления о мире, которую даёт режиссура, хотя догадываюсь. Но у филолога логика знания... В ней есть одна ужасающая слабость. Филолог - это человек, который вечно обязан (пауза)... вот этот диктат языка над ним, и диктат этого обилия произведений, созданных на всех языках, которые он знает, он вынуждает его... (Перебивает сам себя.) Филолог не создаёт! Филолог - это комментатор. Филолог не может создать культурного прорыва. Были примеры, когда люди, которые по праву называются хорошими филологами, культурные прорывы всё же создавали, Бахтин, например. Но Бахтин создал их, будучи, скорее, не филологом, а философом. И вот когда ты чувствуешь что из тебе: делают великолепного комментатора, переводчика, в сущности. Пе-ре-вод-чик, человек, который переводит одни тексты в другие тексты. Которые бесконечно открывает всё новые и но­вые смыслы, новые и новые грани, новые и новые поворо­ты, понимаешь? Но это знание, оно очень не соответствова­ло времени, в котором мы жили тогда, в 90-х годах. Я чувствовал, что то, что бурлило тогда в стране, оно обязывало к совершенно иной волевой позиции, понимаешь? Хотелось найти дело!

кТ: Ну... задатки к волевой позиции и собственному делу, вероятно, уже тогда были? Их просто нужно бы­ло, как это говорят на Украине, «всплекати»? Взрастить, всхолить и взлелеять...

Дыбовский: Нет, конечно, у меня была мечта с некото­рого времени. А конкретная мечта, к которой поступательно движешься, она очень облегчает жизнь. Это, может быть, немножко эгоистично прозвучит, но я в какой-то момент влюбился.

кТ: Ээээээ...

Дыбовский: То есть мне открылось... может быть, это какой-то очень странный коктейль из моей детской памяти, моих фантазий и желаний. Я очень чётко и ясно представил себе - не хочется говорить «мир», «страну», знаешь? - вообще это слово «мир» я очень не люблю, - скорее, некую жизнь, которая могла 6ы быть очень близкой к нашей, но не нашей. Я в неё влюбился. Эта любовь стала у меня настолько страстной и всепоглощающей, настолько полно ме­ня захватила, что я, как все влюблённые люди, получил, как мне показалось, грандиозную индульгенцию. Потому что влюблённый думает только о том, чтобы...

кТ (перебивая): «Очень близко, но не нашей», что это? Абстрактно очень... Добро-зло, порядок - хаос, ка­ноничность - свобода...

Дыбовский: Я не понимаю...

кТ: В какой плоскости лежит этот твой «почти наш, но не наш мир»? Хочется понять конкретнее, во что именно был влюблён Николай Дыбовский, что его под­вигло?

Дыбовский: Ну... Это очень трудно объяснить.

кТ (ехидно): А кто сказал, что будет легко?

Дыбовский: Скажи, у тебя разве никогда не случалось такого? Ты разве не замечаешь, что жизнь вокруг нас не одна? Что мы часто многого не замечаем, а оно/она/они - тут, возле нас, под боком...

кТ: Да, замечал неоднократно и замечаю до сих пор.

Дыбовский: ... Причём, совершенно невероятно разные, понимаешь? Что, бывает, складывается такая, настолько удачная конфигурация всех абсолютно обстоятельств. Начиная от внешней красоты, которая тешит глаз, которая накладывается на удивительную красоту людей, что тебя окружают - и внутреннюю и духовную. Всё это умножается на какую-то колоссальную творческую энергетику этих людей. Когда все эти красивые, умные, счастливые или несчастные, определенные люди - каждый из них - буквально каждой минутой своей жизни что-то создаёт, он зажигает других, и всё это превращается в какой-то потрясающий протуберанец, по­нимаешь? Хочется только, чтобы это продолжалось вечно. Но, вечно, к сожалению, такое не продолжается, и очень бы­стро умирает.

кТ: Это... смотря что понимать под «создающим» и «прекрасным». Все люди, по сути, прекрасны. Та самая людская масса, которую более-менее продвинутые люди привыкли называть толпой и быдлом. Каждый человек из этой самой толпы по-своему прекрасен и уникален. Про­сто жизнь у них серая и однообразная, и заставляет, по­мимо их воли, распространять эту серость на других лю­дей. Те, в свою очередь, распространяют её дальше... В ре­зультате получаем ту самую серую массу с редкими ис­корками. Если собрать все эти искорки вместе, тогда да, получается искомый и видимый тобой мир, так? Другое дело, что я просто не понимаю, каким образом тебе удаётся видеть такой мир, мир искорок (тут кТ, честно говоря, забыл, что Дыбовский не любит слово «мир» и начал его радостно использовать) — где ты сталкиваешься с та­кой их концентрацией? Это элитный клуб, секта, про­сто закрытая компания?

Дыбовский: Несколько раз мне везло! Понимаешь, у ме­ня такое ощущение, что мне несколько раз приоткрылось око­шечко... (Перебивает сам себя.) Кстати, ты знаком с ирландской литературой?

кТ: Средне, скажем так. Я читал несколько вещей... В своё время у меня была замечательная книга «Исландские саги. Ирландский эпос».

Дыбовский: Да... Вон она стоит... (Показывает на книжный шкаф и кТ видит ту вожделенную книгу, ко­торую у него спёр восемь лет назад какой-то недобитый толкинист.)

кТ: Да, моя была куплена за три рубля у пьяного люм­пена, который распродавал своё имущество. И которую у меня потом одолжили на время... Раритет...

Дыбовский: Я в своё время увлекался Ирландией. Была у меня такая страстная любовь. Я даже учил гэльский язык, безумно трудный, но очень красивый. Я прочитал всё, что можно было прочесть о6 Ирландии, кажется. То, что было у нас в библиотеке иностранной литературы, всё, что выходило на русском языке. Ведь Ирландия меня чем поразила? Это одна из немногих стран, в которой присутствует какая-то общая культурная доминанта, которая всю историю страны пронизывает и накрывает абсолютно всех людей, так или иначе к этому острову относящихся. От батраков до утончённейших и интереснейших представителей этой нации. Ирландия —это удивительная и практически воплощённая ирландским же народом мечта о волшебной стране. Вера в то, что эта вол­шебная страна существует — наивная, детская вера... Кстати, англичане ирландцев не без основания считают простаками, тупицами, суеверными охламонами...

кТ: Ты находишь этому феномену объяснение?

Дыбовский: Не знаю... Это загадка, действительно, за­гадка. Эту страну, как только не било, как только не муры­жило! Я чувствую, что этим она очень похожа на Россию - у неё какой-то особый путь... Знаешь, разговоры о6 особом пути России, ведущиеся уже который век, не в меньшей сте­пени касаются и Ирландии. Но ирландцев, в отличие от россиян, это не особо волнует, они не зацикливаются на своей уникальности. По настоящему данная проблема была поднята, когда в конце XIX века началась борьба за независимость, т.н. ирландское возрождение: Иейтс, Леди Грегори, Театр Аббатства и т.д. Эту страну грабили все, кому не лень, её разоряли, уничтожали, она несколько раз вымирала почти на корню. После того, как в XVII веке Кромвель привёл её к общему знаменателю, там вообще ничего не осталось. Действительно, вырезали всё - так же, как у нас монголы прошлись в XII веке, ВСЁ вычистили, всю культуру истребили. Остались только какие-то жалкие осколки, случайно уцелевшие. И сколько прошло времени, веков, прежде чем из этих осколков поднялись новые всходы... да, обрезанные, да, покалеченные, но упрямо поднялись и восстановили...

Так вот, эта моя страсть, вера в то, что волшебная страна существует, она настоящая... На самом-то деле о волшебной

стране много кто мечтал. В европейской культуре, например, была очень популярна легенда про страну Кокань.

кТ: ...Как?

Дыбовский: КОКАНЬ. Ну, там где колбасы свисают с деревьев, мед течет — крестьянский миф.

кТ: Молочная река, кисельные берега...

Дыбовский: Угу! Сочные луга, всяческие блага — лежи под солнцем, ничего не делай — брюхо набито, голова пьяна, рядом — красивая женщина, чего ещё для счастья надо?! И насколько мне позволяет судить знакомство с различными фольклорами, этот идеал волшебной страны очень популярен фактически везде. Это связано с всеобщей мечтой о материальном и телесном изобилии. Мы, кстати, про это ещё вспомним, когда про деньги будем говорить... Ты просто так вопрос поставил... — мне просто очень понравилось это твоё сравнение с возрастом индустрии, с заботой о деньгах в младом возрасте... Ну, ладно, потом вернёмся

Понимаешь, и в Ирландии, и в России тоже была легенда о6 эдакой сытой и здоровой земле, но всё равно превалирует другая легенда — град Китеж, например — о стране, где есть ПРАВДА, тоже странный, кстати, термин, необъяснимый. Но всё равно, именно эта черта — правда, истина — и является главным критерием этой чудесной и волшебной страны. Потому что там ЭТО есть, и там ЭТО определяет весь уклад бытия.

И в Ирландии вот тоже есть — какая-то совершенно бесполезная для человека вещь — вера в волшебство. То есть, кроме чистой красоты и любви... даже не любви, а какой-то очарованности, там ничего ценного и нет. Чем она так прекрасна, эта очарованность? Помнишь постоянный мотив очарованности человека, когда он, например, идёт за королевой фей?... Ему кажется, что в её, королевы, обществе, он протанцевал всего несколько дней, а на самом деле в его реальном мире прошли десятилетия. Это очень мудрый миф, на самом деле. Потому что так оно и есть в нашей жизни. Странно, что мало кто о6 этом задумывается. И вроде 6ы, в чём смысл, польза, что ты получил на самом деле? Три дня странной очарованности ты фактически променял на всю свою жизнь, которая обещала быть полезной, благотворной, нужной.

Тем не менее, люди продолжают, снова и снова, сознательно, идти на эту странную сделку с совершенством. Потому что оно того стоит.

Так вот, это было грандиозное отступление про Ирландию. Почему я об этом стал говорить? Потому что твой вопрос... «Как у нас и не как у нас». Понятно, что этот простонародный образ, какого-то острова благоденствия или земли изобилия: золотые листья, серебристая трава, и животные гуляют невиданной красы — головой-то (я ведь уже большой) понимал, что такого не бывает (Дыбовский и кТ смеются), что, скорее всего, такого острова нет. И было 6ы весьма наивно надеяться, что на каких-то широтах он ещё лежит, со спутников его не видно...

кТ: ...Естественно...

Дыбовский: ...Но вдруг какая-то дверца откроется - и ТУДА можно будет попасть.

Я отлично понимал это уже к 14-15 годам, хотя безумно хотел попасть ТУДА. Я понимал, что туда я никогда не по­паду... Тем не менее - я знал, что эти «двери» существу­ют. И тогда я стал искать, где же оно есть-то? И как-то, та­ким образом, я сфокусировал, видимо, настроил - даже не столько зрение, но и другие органы восприятия, что мне по­казалось... - то здесь, то там я вижу признаки того, что эта прослойка между нашими мирами истончается - я просто не люблю это слово «миры», меня трясёт, когда я его слышу... - но как назвать иначе...

кТ: Ммм... вселенные? земли?

Дыбовский: Эта грань, она действительно тонка. И она прорывалась, как озоновая дыра. И когда я заглядывал в эти окошки, я видел, что это другое пространство, в котором «как у вас и не так как у нас одновременно» - существует. И были странные минуты, когда вокруг меня вдруг - я не уверен, но думаю, что это всё-таки Бог, он меня окружал чем-то другим, чем-то доселе непредставимым.

кТ: Хочется ещё яснее узнать про этот почти па­раллельный мир, или как там его... Хочется конкретный случай...

Дыбовский: Был такой момент... Несколько лет жизни я провёл так: днём спал, а ночью ходил по Москве, просто по городу. Занятие довольно бессмысленное, но у меня была ле­генда - сам её сочинил - что спящие люди ночью, они, в зависимости от того, какие сны им снятся, они излучают оп­ределённую ауру сна. И некоторые из этих снов можно... не хочется говорить «забирать»... но мне казалось, что такое движение, быстрое движение - у меня ноги длинные, потому шагал со скоростью почти велосипедной...

В соседнем помещении начинает звучать музыка, доволь­но громко. Я шикаю на Аню К., мол прикрой дверь. Фотокорр смотрит на меня немного испуганно, затем выходит из ка­бинета, и начинает закрывать её за собой... Я, уже в голос, объясняю ей, что нужно просто закрыть дверь, чтобы музы­ка не мешала интервью (точнее, его расшифровке). «А я ду­мала, ты меня выгоняешь...» - признаётся Аня...

Дыбовский: ...Вот это излучение снов, причём, не индивидуаль­ных, а суммарное. Дом спит, такой себе пирог с мясом, в нём несколько тысяч человек видят сны. И энергетика этих снов, она - понимаешь? - как ветры. Ты под парусом когда-нибудь ходил?

кТ: Нет, ни разу... Курица - не птица, байдарка - не па­русник...

Дыбовский: Часто бывает так, что в зоне прибрежной хо­дишь - нет такого мощного ветра, который дует в разные стороны. А подальше - есть, и ты лавируешь, то туда, то сюда... И вот мне казалось, что сны, это как ветры. И они тебя носят... Поэтому мне доставляло колоссальное наслаждение ходить вот таким образом, в поддувающих твой маршрут излучениях.

И вдруг я встретил людей. В Москве. Это были, по моему, переулки. Если это Арбат, то там был... (пауза) - Господи, как же он называется? - этот переулок... Гороховый? Ну, не­важно. И там стояли люди, пара девушек, несколько ребят...

Я сразу понял, что это необычные люди, это не просто моск­вичи. Всё, абсолютно всё в этих людях было другим - то, как они были одеты, как они держались, их осанка, их взгляды, их речь. Всё в них говорило о том, что это не просто люди. Что-то в них ещё есть. Я к ним подошёл, очарованный...

кТ (очень хочет иронично спросить: "Были ли это слуги той самой Королевы фей, возможно, российской", но молчит... потому что в данную секунду, видимо, не время и не место иронизировать...): ...

Дыбовский: Хотя мне не о чем было с ними разговаривать, и я ни о чём не хотел просить, они моментально приняли меня как своего, стали разговаривать, потом пошли гулять. Они повели меня в дворы, где жила одна девочка. Виктория её звали. Надо было зайти к ней домой, что-то там взять... Я прошёл по этим дворам и понял, что таких красивых дворов не видел нигде и никогда. Я был в Европе, в Испании, в Италии, Англии, я видел европейские дворики и дворцы... А этот грязный арбатский двор, он был настолько волшебно освещён, озеленён - всё там было прекрасно: кошки, которые умывались..: Это, конечно, бы­ло ночью, потому, может, сказывалось само волшебство ночи... Дальше. Мы зашли домой к этой Виктории, и тоже - я не видел более прекрасных домов. Нет, это был нормальный московский дом, это была квар-ти-ра! - там и номерок висел на двери... Но сам воздух был настолько наэлектризован этим чувством волшебства - абсолютно всё в этом доме: рукомойник, мебель, пол - понимаешь? - это всё имело какую-то неземную природу, причём я настолько в какой-то момент стал себя щи­пать, что, наоборот, старался воспринимать это максимально ци­нично. То есть, начал бояться, что со мной морок случился, что меня кто-то околдовал.

Потом, днём я много раз ходил в эти дворы... Я до сих пор прохожу по ним, я убеждаюсь, что - да, действительно! - эти дворы красивые... Квартира эта заперта с тех пор, я звонил несколько раз, никто не открыл. Такое ощущение, что там никто не живёт, кстати. Хотя, свет горел несколько раз...

В общем, погуляли мы и разбрелись. Но... они, эти люди, читали стихи, например. Так читали!.. А в целом, просто молодые люди, так же пили пиво. Но стихи... — я тогда пожалел, что так плохо знаю поэзию. Показалось, что я запомнил какие-то строчки, потому что буквально всё мне понравилось... Но единственное стихотворение, которое я узнал, это был Киплинг. А остальные — я нигде (!) их больше не встречал. Хотя много сти­хов потом прочёл... Я НЕ знаю, что это были за стихи.

Есть какая-то жизнь, есть! — страна волшебная, она где-то рядом, она существует.

Короче, это я до сих пор заканчиваю эту свою самую первую строчку, влюблённость свою. Я был настолько очарован подобными вещами — складывается картина, цельная, понимаешь? И тогда я начал подходить к этому феномену с другой стороны, как исследователь, учёный. Я нашёл некие признаки, что ли, и начал думать: «Где же оно всё-таки, где?!» Глупо, конечно, «поверять алгеброй гармонию», но мне всё же хотелось понять... — где тот странный ингредиент, который это двор арбатский преображает. И людей преображает, и целый город, и всю жизнь...

кТ (перебивая): Почему тогда именно в экономические деб­ри пошёл? После нахождения чего-то такого, где вся эконо­мика, вместе взятая, не поможет...

Дыбовский (перебивая): Сейчас-сейчас, я ещё недорасск...

кТ (перебивая, потому что очень хочется курить): ...По­чему не в химию, в конце, концов, не в физику ударился?

Гаухар намеревается куда-то убежать. Николай спраши­вает: «А ты чего, не хочешь с нами остаться?..».. «Я хочу... но там дела» — И Гаухар в очередной раз исчезает, чтобы затем в очередной раз незаметно появиться.

Дыбовский: Я напряг свою память. Я вспомнил, что у меня в детстве было ещё несколько таких же встреч. И понял, что жить без этого уже не могу. Просто не могу, и всё. И точка. И для меня уже отпали вопросы о смысле жизни, о предназначении, о том как её, жизнь, прожить, «чтобы не было мучительно больно», и всё такое... Всё! Это как в женщину влюбляешься — и больше ничего не надо, только 6ы она была рядом. Или чтобы она просто БЫЛА...

кТ (мысленно: «Браво!»):

Дыбовский: ...Чтобы можно было иногда видеть, смотреть на неё, чтобы она жила и была счастлива... И чтобы ничто ей не угрожало. И всё! И смысл жизни теперь только в этом со­стоит! А всё остальное — да гори оно огнём, Господи...

(Пауза.)

Так вот, почему экономический? А вот такой хитрый ход! — потому что почувствовал, что люди, которые действительно мо­гут из ничего создать что-то — они там водятся... А химия и физика... Во-первых, я в школе никогда не чувствовал, к сожалению, расположенности к точным наукам, даже математика с большим трудом давалась. Про химию-физику я уже не гово­рю... Я с трудом поддерживал четвёрки в аттестатах...

кТ (куда-то в воздух): А я — тройки, хотя предрасполо­женность к этим предметам имел...

Дыбовский: Но в литературе-то я подкован! Потому пони­мал, что физика и химия это дело только погубит. И уж точно — Франкенштейном вторым я быть не хотел! — он тоже химию хорошо знал, если помнишь, а что получилось? Он тоже мечтал создать нечто потрясающее...

кТ (почти смеясь): У меня мама — кандидат химических наук. А вышло вот — тоже, непонятно что... (Смеются, уже не почти — и оба.)

Дыбовский (переведя дух): Я почувствовал — дело в эко­номике... Понимаешь, я осознал, что мне нужно создать новую жизнь... Опять же, почему ИГРА? Почему я занялся играми? Я чувствую, что не есмь Господь Бог (просто я ещё и верующий человек)...

кТ: ...Ко всему вышеперечисленому...

Дыбовский:...и понимаю, что с Богом состязаться в этом не то, чтобы бессмысленно — наоборот! — это НАДО! Я не счи­таю, что Бог отвергает и наказывает людей, которые пытаются с ним состязаться. Думаю, что наоборот, он с большим уваже­нием к таким людям относится, НО — это делать надо не слишком серьёзно...

А я слишком серьёзно относился ранее... Наказывают тех, кто слишком себя любит и сверхсерьёзно себя воспринимает. А я понимал, что мне это не надо — на самом деле — создавать новую жизнь, кроме смешной и нелепой пародии, получиться ничего тут не могло. И, тем более, перед моими глазами прошла вся эта череда, — у меня было много друзей из ролевой среды, толкинистов, реконструкторов — и я видел, насколько убоги были эти попытки, даже очень серьёзные попытки людей, которые страстно мечтали влиться в средние века или фэнтези. Да, они шьют себе одежды, специально, чуть ли не своими руками ткут лён, чтобы цивилизацией уж никак не мараться, куют оружие, броню, учат древние языки, говорят на бретонском, старофранцузском... Господи, чего они только не делают! Действительно, ты не представляешь, это же колоссальное вложение: труда, времени, страсти вообще сколько в этом во всём!.. Но всё равно в итоге получается ненастоящесть. Есть какой-то критерий настоящести во всём... Вот спектакль — при том, что он — сплошное притворство, театр, да? — он не прикидывается, он не ста­рается создать точную копию жизни...

кТ: Один мой знакомый (кажется, это был Makbet. —Прим. кТ.) очень правильно по этому поводу сказал: «Ты не­прав, когда убегаешь из реальности в виртуальность или же в вымышленный мир. Ты прав, когда ты в неё входишь». Лю­бая не-наша реальность — это не убежище, это другой мир, который ты посещаешь. Но не политического/эстетическо­го убежища же в нём просить?!.. Тем, не менее большинство делает именно так...

Театр в этом смысле гораздо более жесток. Потому что ты никогда не понравишься зрителю, если будешь неправ. Ес­ли будешь убегать на сцену от реальности. Ты можешь толь­ко войти на сцену, посетить её. Именно поэтому театр так жесток — он презревает нечестных людей. Человек может быть плохим и стервозным, но он не может быть нечест­ным. И навыворот — он может быть замечательным, ми­лым, душным... точнее, душевным, но нечестным... Тогда зритель тебя воспримет, как труса, беглеца от нашей реально­сти. А зритель жесток, в первую очередь! Именно он и дик­тует общую жестокость театра. Прошу про щения, что пре­рвал...

Дыбовский: Нет-нет, что ты! На самом деле у меня всё боль­ше возникает желание поменяться местами и взять интервью у тебя.

кТ: А... (Приятный шок, пауза, затем общий смех.)

Дыбовский: Нет, ты совершенно правильно всё говоришь. Действительно, так оно и есть!.. Так вот, я почувствовал нечто такое, в чём не будет притворства и не будет фальши. Возникла такая странная задача — как этот мир создать? Так, чтобы вызов Всевышнему не бросать и не делать какой-то убогой имитации. И не создавать себе Галатеи, «почти живой возлюбленной»... Я почувствовал, что тут нужна деловая хватка, что ли... Что я очень много чего знаю, после всей своей филологической эпопеи, но ничего не умею, не могу, и более того — пока я остаюсь с этими людьми, пока я думаю, разговариваю с ними на их языке... А, знаешь, у моих однокурсников-филологов еще завелась какая-то ужасно неприятная манера, с которой было очень трудно бороться* — снисходительного презрения к тому, что нас окружает. И тебя невольно вынуждают быть соучастником этому чувству...

*На самом деле правильнее было 6ы сказать «у наших филологов завелась неприятная манера», но то, как построил предложение Николай, мне очень понравилось.

кТ: Ага... Закрытый коллектив театра, закрытый цех фи­лологов, закрытая тусовка толкинистов, свои спецтермины, свои шутки...

Дыбовский: ...Что, мол, мы-то с тобой знаем, насколько всё ничтожно, никчёмно, ненужно. Действительно, когда люди читают столько замечательных книг, но пока они ещё не настолько мудры, зрелы... не настолько повзрослели, чтобы научиться смириться вот с этой разницей — того, что их окружает и тем, что они из себя представляют и жизни прочтенной. Они не соответствуют тому, что они читают — и это невольно выливается в такое вот глупое презрение. И это было страшно утомительно, это мозги разъедало, как кислота...

кТ: То есть, ты решил «повернуть на 180» не пото­му, что не было знаний или «хватки», а потому, что не хотел этого мировоззрения? Не хотел, как уже говори­лось, убегать от реальности...

Дыбовский: Всё сразу. Чувствовал, что чтобы начать что-то делать, нельзя презирать — даже допускать воз­можность, что можно презирать какие-то самые несовершенные, самые убогие формы... Зародыши что ли, этой будущей жизни. Я пошёл на экономический, и поступил, как раз в 1998 году, в год того самого дефолта*. Этот институт считался одним из самых прогрессивных вузов.. Там собрались преподаватели-практики, которые построили эту школу именно с целью воспитать новое поколение — профессионалов, чуть ли не ментатов**, как, в «Дюне», которые построят нам новую страну, процветающую. И главной задачей, упором на практику было, чтобы мы, выпускники, научили страну работать, а не просто заниматься теориями, моделями и т.д.

*Упоминается страшный дефолт 1998 г., когда по всей России рухнул курс национальной валюты, и деньги обесценились. Ударил дефолт и по остальным республикам. Зарплаты становились в несколько раз меньше, а люди, копившие рубли, потеряли все накопления. Уровень жизни во всём СНГ резко упал.

**Если вы не знаете, кто такие ментаты, значит, вы знакомы только с культовой игрой «Дюна», но не с гениальной книгой Фрэхка Херберта, советуем как можно скорее исправить это упущение.

Там был семинар, руководитель которого вылавливал бу­квально монстров: махинаторов, даже мошенников, авантю­ристов, поэтов от экономики. И они рассказывали нам про свои феноменальные схемы, авантюры - как они выстраи­вали совершенно умопомрачительные комбинации, играя государствами, полициями, судами, как жонглёры шариками. Я вдруг понял - вот эти люди, они с лёгкостью обращаются с такими вещами... Мне раньше казалось считал, что Кремль, это Твердыня, это Государство, это такое, сильнее чего в ми­ре нет. Они же говорили: «Шутите! - государство, это во­обще ничто! Это труп. Это субъект, с которым можно не считаться никогда.»

И... это было действительно похоже на Школу Волшеб­ников. Как Хогвартс, понимаешь?

(Громовой смех! Я и фотокорр Анна Ковинкина бук­вально сворачиваемся интегралами...)

Дыбовский: ...И вот тогда я понял - нечего бояться. Во­обще! Нет в мире сил, с которыми нельзя было 6ы совладать. Если нечто кажется неразрешимым, значите надо разрешать, просто с другого бока. И моя задача - найти этот бок...

кТ: Подожди! Я знаю — есть много достаточно жёстких кодирований, исправляющих или ломающих психику в рав­ной мере: НЛП, дианетика/сайентология, есть более мяг­кая гештальт-терапия - но в большинстве случаев че­ловека выламывают и выворачивают наизнанку, ибо он за этим и идёт! Но школа экономики, в которой тебе или прямым текстом, или опосредованно говорят, мол, нет ни­чего невозможного, это вообще не укладывается в рам­ки - не то что бы просто сознания, но и расширенного!..

Дыбовский: Знаешь, в гештальт-терапию и в НЛП я вообще не верю! У меня есть. предрассудок — отрицательное отношение ко всему, что связано с психологией, и я не знаю почему!.. Это просто пунктик.

Так вот... Я просто не мог сделать иного вывода, потому что видел, как перед глазами проходят люди, которые действительно — я читал про них в газетах! — творят чудеса.

Вот, был человек историком всю жизнь - и вдруг ему захотелось построить судоходную компанию. Хотя, у него не было денег, у него не было опыта и знания, он не был знатоком в чиновнической кулуарной борьбе, и отца-директо­ра/бизнесмена/олигарха/бандита/политика/артиста-звезды не было тоже. Просто взял - и устроил мечту своего дет­ства) Кто-то тоже, не имея ничего, взял - и устроил своё государство на одном из островов Тихого океана. С суверенитетом и так далее. Тоже ИГРА своего рода - но как здо­рово, как интересно, понимаешь?!

И вот тогда для моих двадцатилетних с гаком мозгов, это было шоком - что действительно можно сделать всё! Я не пожалел о своём выборе. Но... я там недоучился...

(Одинокий и непростительно громкий смех кТ.)

С третьего курса просто ушёл. Я почувствовал, что меня настолько зарядили этой верой, что пора немедленно всё на­чинать. Это ведь было только образование... А подспудно я уже начал делать параллельные движения.

Я уже говорил, откуда пришло моё увлечение театром. У меня родители театральные критики, оба, и отец, и мама. С детства меня таскали по спектаклям, постоянно в доме кру­тилась театральная богема, всё время какой-то гитисовский мир там был - отец работал со Смелянским, писал с ним книги. То есть, с детства варился в театральной жизни, хотя... это была, скорее, околотеатральная жизнь, не актёрская. Но родители очень много говорили о театре, сидели на кухне, я слушал их споры, они разбирали чьи-то спектакли... а были семидесятые-восьмидесятые годы, и я очень маленький - а тогда ещё Таганка была на взлёте, да? И, в общем... (Замечает жалобно-непонимающий взгляд кТ.)

кТ: ...Я запутался в годах...

Дыбовский: Мммм... Я родился в 1977 году. Когда умер Высоцкий, мне было 4 года. Но! Любимова, по-моему со­слали когда? - в 1983, кажется... Я уже не помню, про Таганку тогда все говорили, я услышал про сценографию Боровского... Все эти вещи обсуждались, обсуждались... Эфрос обсуждался, когда он после Любимова взял на себя Таганку... Всё время в разговорах всплывали сравнения, режиссёрские стили и т.д.

(Пауза.)

Это был первый фактор. Вторым фактором была школа - я пять школ поменял за свою жизнь, это была последняя, с/ш 357. Я тогда встретил ребят, которые страстно увлекались D&D.

кТ: Не ролёвкой с выходом в лес, а именно D&D...

Дыбовский: D&D! Это было безумно здорово, что чуть ли не все в старших классах - девочки, конечно, меньше - ка­ждый, кроме того, что он был ученик 9-10 класса, он был гном 15-го уровня, маг...

кТ: Осссподи! Что ж за школа такая?!

Дыбовский: Пятьдесят седьмая школа, математическая, до­вольно хорошая. Сейчас...

кТ: Именно от тоски математиков по реальной жизни произошла и авторская песня, и D&D, и куча всего другого!..

(Дыбовский громко смеётся.)

Дыбовский (выдохнув): Это было, помню, как постоянный фэнтезийный кабак! То есть, собирались какие-то партии, всё время ходили в походы на драконов. Причём, всё это зачастую во время массового курева в коридоре. Вот так случайно оказался рядом с человеком, а он тебе: «Я слышал, что ты не­плохо стреляешь из лука...» Ты говоришь: «Да, 17-ый уро­вень! Да и лук у меня рунический... А чё?!» Тебе говорят: «Да вот, дельце тут у нас одно...» Делёжка, само собой, расчет экспы начинается... «А мастер кто?» - спрашива­ешь. «А мастер такой-то...» - «А-а-а-а... Ну, это хоро­ший мастер, можно и сходить...»

Мастера тоже, кстати, были разными: более уважаемые, ме­нее уважаемые. И мне повезло - там было два мальчика про­сто виртуозных. То есть, оба они были очень - не уверен, что­бы сказать, что они были плохие люди - но недобрые, себя­любивые и очень склонные утверждать себя за счёт других, унижая других, - очень они это любили. Но при этом они совер­шенно виртуозно мастерили, то есть, они не боялись людей, не боялись делать им больно - сняты были подобные барьеры, да? И из-за этого они постоянно давали игре самое ценное, что у неё может быть - конфликт. Они умели вселить конфликт в команду. А поскольку сидящие за столами люди было единственное настоящее, остальное-то воображаемое: мечи, драконы, рунические луки - и я тогда понял, сравнивая всех этих мастеров, понял очень важную вещь: тогда, в 14-15-16 лет...

Что мир может быть насколько угодно виртуальный, несуще­ствующий. Но люди, живые - вот они. И, собственно, эту са­мую настоящесть, честность конфликта единственным возмож­ным способом можно создать, только устроив игру людей с людьми. Одно дело, когда побоку - некроманта ли убивать, принцессу ли спасти, другое дело, когда знаешь - вот ЭТОМУ нужно отомстить, а ЭТОГО любой ценой перетащить на свою сторону, а ЭТОМУ объяснить, что его предаёт ВОТ ЭТОТ вот, а ЭТОТ тебе в лицо смеётся и наоборот - на тебя возводит клевету. А ты как Гамлет стоишь, очернённый - и надо мстить, и надо, вроде бы, жалеть кого-то, а кого-то надо 6ы спасти... Тут начиналась Игра, действительно. Тут такая Игра была, что сойти с неё... во дворах собирались люди, за грудки друг друга трясли и т.д. Вот какая это уже Игра, понимаешь?

кТ: Понимаю...

Дыбовский: Вот такое это было D&D, да... А драконы что? Это так: фон, декорация, нарисованные домики... Картон...

кТ: У меня в 2000 году - я младше тебя на год - 6ыла подобная Игра. Самая серьёзная в жизни. Это было в Крыму, скаутский лагерь, в составе екатеринбуржских, ки­евских, воркутинских скаутов и скаут-мастеров (причём, сам я скаутом не был), ещё и из других городов ребята при­езжали, и, опять же, не только скауты. Я в том году был крайне молчалив и угрюм, и роль мне подобрали соответст­вующую.

Игра была по Стругацким. Дикая планета на окраинах из­вестной Вселенной, дикари на ней живут - примитивные дальше некуда. И вот прибывает туда корабль прогрессоров. Знаешь, кто такие прогрессоры? Ну да, извини... А моя роль - уставший от насаждения мудрого, светлого, добро­го прогрессор, который хочет просто найти свой уголок во Вселенной, и там жить. А команда космического корабля (всё это происходит в обрамлении сосен и горного озера) всерьёз собирается нести этим туземцам доброе, вечное и тяжёлое... Но у каждого (а там были люди от 15-ти до 60-ти лет) — свои, очень неординарны е, цели и истории.

Игра длилась 7 или 8 часов. На «планете» мы нашли вождя дикарей, но — одновременно беглого прогрессора, который дезертировал и был «объявлен в розыск» пару десятилетий тому назад. Увидев положительный пример, я сам ушёл к разрозненным группкам дикарей и начал собирать оппозицию ему, дикарю планеты, чтобы помочь нашим. Но вскоре сам заразился идеей и дезертировал с корабля. По ходу действа я успел предать его (экс-коллегу и вождя), собрать почти такой же большой клан дикарей (роль дикарей исполняли де­ти, причём, исполняли честно, им никто не говорил, что делать — просто бегали по лесу, и занимались своими при­митивными делами)...

Мы ломали кораблю коммуникации, занимались терроризмом, пытались договориться с первым вождём планеты. За­одно на планете нашёлся странный артефакт. Оказалось, что нашей целью был поход именно за ним, артефактом. Он сверхценен. Корабль покинул ещё один прогрессор и стал моим уче­ником и помощником — наставником дикарей, их шаманом...

В результате прогрессоры подвели, кажется, к планете большие пушки, и объявили: «Выдавайте нам что-то од­но — или одного из двух вождей дезертиров, или артефакт. Или мы уничтожаем эту опасную планету!» Наверное, это был блеф... Но я уже слишком привык к своим дикарям. И меня грызла вина за зло, содеянное экс-коллеге, первому во­ждю-конкуренту. А у моих дикарей уже был наставник — мой помощник с этого же корабля, дезертировавший немно­го позже меня. К тому же, прогрессоры не знали, что мы АКТИВИРОВАЛИ артефакт. А его активация обещала очень многое, обещала свободу. И нам в том числе...

В результате, я вышел на переговоры со своим бывшим кораблём и добровольно отдал себя в руки цивилизации. Под трибунал, под арест. Чтобы все наши просто жили на за­бытой планете. На том и закончилось. А потом объяви­ли результаты игры...

Мой помощник оказался сумасшедшим профессором, зло­деем...

Дыбовский: Что, последователь твой?!

кТ: Да, да! Ему был дан такой персонаж, и он отлично отыграл... — он пришёл и сказал: «Меня тоже достала ци­вилизация! Я верю, что ты сможешь нормально обучить этих дикарей без "твёрдой руки" свыше. Прими меня в это маленькое племя!» Его целью было добраться до артефакта и запустить программу уничтожения Вселенной. Это звучит очень, очень банально и смешно, но... только пока ты наблюдаешь за этим, а не живёшь ТАМ. Всё моё свершённое добро оказалось совершенно ненужным. Я проиграл только из-за того, что не убил всех, кто мне мешал или кто вызывал подозрения.

Дыбовский: Но ты, я надеюсь, поступил правильно?

кТ: В том-то и дело... Я не свершил необходимое зло. Тогда, в общей атмосфере недоверия между всеми легче всего было моего последователя, ученика — ликвидировать. Чтобы доверять только себе и своим поступкам. Но! Я по­считал, что лёгкие пути — пути слабости. И решил при­нять решение сложное и неоднозначное... И ошибся. Потом, после игры, меня трясло три часа — я не мог простить се­бе своей ошибки. Я почти плакал, или плакал — не помню... Было слишком больно.

(Пауза.)

Дыбовский: Да-а-а...

кТ: Видимо, это одна из основных сюжетно/геймплейных фич и в Ice-Pick Lodge: не всегда добрые дела ведут к правиль­ным решениям.

(Пауза.)

Дыбовский: Ну... тут такая штука, что за 9 часов не успе­ваешь... То есть, ты смиряешься с тем, что слишком много вИ­дений человека, который играет какую-то роль... А в жизни — проживи с ним неделю хотя 6ы, возможно, что в нём тебя 6ы что-то насторожило. И ты так 6ы не поступил. Потому что — как человеку раскрыться за 9 часов? — тут действительно нужен талант драматурга, настоящего, сильного...

кТ: Да...

(Долгая пауза.)

(Дыбовский, наконец, перехватывает руль и начинает ру­лить.)

Дыбовский: Так вот... После того, как я подустал в эконо­мическом, мой друг предложил помочь ему в организации компьютерного клуба. Чтобы геймеры, значит, в StarCraft рубились, в Quake и т.д. Но дела шли довольно вяло... То есть, закупили компьютеры кол-вом 15 штук, всё было очень уютно, мило — замечательный подвальчик, в нём было так приятно находиться...

Но почти год это помещение пустовало, там почти ничего не происходило. Зато он устроил и меня, и нескольких моих и своих знакомых туда на работу. А тогда нам очень хотелось пожить самостоятельной жизнью — снимать квартиру было дорого, а жить с родителями уже не очень удобно... Мы охотно там жили, в этом комп. клубе. Тем более, подвал оказался, опять же, какой-то чудесный, мало того, что прекрасно освещённый, там ещё и очень вкусно пахло. Я не знаю, почему — бывают подвалы с таким запахом, особенным, хорошим.

И мы в этом подвале стали экспериментировать.

Сначала я решил читать там вслух, по ночам. Мы читали Эсхила, «Орестею». Потом, когда мы стали читать по ролям — а там была очень красивая девочка, Галя, потрясающая, все в неё были влюблены! — естественно, перед ней хотелось покра­соваться... поэтому люди, когда они читали, они не просто си­дели на стульях, а постепенно впадали в транс... А подвал был, по сути, пустым помещением, и свет был в нём так хорошо по­ставлен, интересно и неоднородно (театральный зал! — Прим. кТ), и людям нравилось играться, входя в эти светлые поло­сы... Жалко, тогда ещё мобильные не так были распростране­ны... Камер точно у всех не было, снимать было не на чем — но всем очень хотелось!

Потом я узнал про Гротовского*. Совершенно случайно, пом­ню, рассказал отцу про эти опыты... Есть такой режиссёр... Может, тебе будет интересно? И отец рассказал мне про него, интересно так, увлекательно, что я зажёгся им. Нашёл про не го всё, что можно найти...

*Ежи Гротовский - выдающийся и непревзойдённый режиссёр, создатель школы «тотального» актёра, на его спектаклях люди презревали физические законы и летали (!) в прямом смысле этого слова.

кТ: ...Я три года не мог вспомнить фамилию - только сейчас ты подсказал: Гротовский! Я в своё время сразу же, при поступлении сказал: «Я хочу быть похожим на Гротов­ского!» Комиссия долго смеялась...

Дыбовский: Я знаю, есть записанный на видео спектакль Гротовского: «Акрополь». До сих пор так её и не достал... Потом про Арто* я тоже узнал... Антонена Арто. И мне тоже захотелось что-то: такое же сделать, по молодой дури - а чем я хуже? - вот друзья, ребята. Готовые - сделают всё, что угодно, жить-то хочется...

*Антонен Арто - основатель т.н. «театра жестокости».

кТ: И всё это в помещении комп. клуба...

Дыбовский: Просто там еще людей не было - он пустовал. И вокруг окраина, Новослободская, дворы какие-то, дворы, заводы - тоже очень красивый пейзаж, индустриальный...

И я придумал такую игру - она называлась «Мятеж».

Эти ребята должны были играть таких себе молодых аристократов, которых Император направляет... в общем, была такая история. Небольшая страна, которая, тем не менее, Империя, потому что она объединяет несколько очень разных народов... В которых очень удачно сплелись правила нескольких поколений императорских фамилий. Это были настолько умные, энергичные и порядочные люди, несколько Императо­ров подряд, что они ухитрились построить потрясающую Стра­ну. Красивую, крепкую сильную, процветающую, с удивитель­ным, ярким, мощгдым уровнем культуры - буйный Ренессанс во всём... Процветают и наука, и искусства, и ремёсла, и так далее. История была такая: они чудом выиграли совершенно безнадёжную, невероятную, кровопролитную войну - когда с Юга пошла чрезвычайно подавляющая мощь, сила, армия, и они, будучи крохотной, в сравнении с агрессорами, страной с небольшой армией, одержали победу. Все оказались героя­ми, совпало несколько удачных факторов, страна единодушно встала на защиту, да и просто везло... Ну, это подобно было сказочному везению, как если 6ы на кубике 30 раз подряд вы­пало одно и то же число.

И вдруг, после этого всеобщего ликования, победы, начи­нающегося нового взлёта, открытия новых земель и возведения новых городов - ...вдруг... начинается серия мятежей. На окраинах. Одним из героев был скрытый Император. И он почувствовал такое оскорбление... как будто пощёчину ему да­ли! - ну, что ИМ ещё нужно?!

(конец первой части)

А свиньи летят в Австралию, свиньи гордятся собою - что ты!

В планах машина, вилла, яхта, случка и опорос.

Свиньи летят в Австралию - свинонесуишие самолеты,

Рыгая от содержимого, отрываются от полос.

Яхта, конечно, в плюсах, минус - свинья рождается старой,

Мечты у нее свиные, вся пошлая жизнь ее - попсня,

Ей вслед, набирая скорость, взлетает ястреб из Амазара.

Я сделал свою работу, дальше он справится без меня.

Припев:

Я верю: ищущий да обрящет,

Не просто верю, а знаю наверняка!

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка.

© Олег Медведев, песня «Амазарский ястреб», II куплет

Послесловие о меня: пока что это только первая часть интервью из трёх, в следующий больше информации о невышедшей на тот момент игре "Тургор". Если это заинтересовало читателей, могу заняться перепечаткой следующих частей.

Возможны мелкие стилистические ошибки, опечатки, неубранные переносы в словах. Просьба на них указать.