«Я вообще никогда не улавливаю сюжеты фильмов»

Продолжаю путешествие по фильмографии Романа Михайлова. Посмотрел недавно «Снег, сестра и росомаха» — и вдарил по мне даже не сам фильм, а конкретная сцена, в которой через главного героя Роман Михайлов, как я это вижу, формулирует свой метод работы:

Такие моменты — ориентир, подтверждение смутного ощущения близости конкретного подхода. Я еще со «Сказки для старых» почувствовал, что Роман Михайлов мне очень важен, потому что занимается мифотворчеством, сказками; а сказка для меня есть высшая — религиозная — форма искусства; режиссеры-сказочники, выдумщики, «впечатлисты» — самые интересные и близкие деятели, работающие с мерой условности.

Сюжет — это и есть некая обязательная условность, без которой нельзя, но с которой все только начинается. Раньше все это было важно для меня: вести сюжет, акцентировать на оном внимание и впитывать кино диалектически, исходя из того, как и зачем развивается история и куда она приводит героев, а за ними — меня.

Но чем больше я читал и смотрел, тем сильнее менялось мое отношение к сюжету, как важной составляющей искусства. Сейчас я вообще не воспринимаю кино сюжетно, отпускаю историю почти что сразу, не тратя свое внимание на то, как меняются события, к чему приводят и какие выводы из этого исходят.

Например, когда я ходил на «Конформиста» Бертолуччи, уже через минут так десять полностью отпустил историю — не то что за ней прям сложно было уследить, если захотеть, просто я очень быстро понял, что это кино, конечно, повествовательное, нарративное, даже изысканное по своим приемам, но меня оно впечатляет другим — картинкой. Его можно смотреть вообще не думая ни о чем, полностью выключив голову и оставив только глаза. Я просто два часа впитывал кадр за кадром — и единственное, что меня действительно интересовало, это возможность поверить в то, что такое вообще можно снять, это попытка вместить в себя столько красоты. Никогда не видел ничего красивее, чем «Конформист». И да, это буквально все, что я могу сказать про фильм. Невозможно будет предметно обсудить его с кем-нибудь, кто тоже смотрел. Мне нечего сказать про начинку, зато я могу описать опыт просмотра, поделиться впечатлениями, наделяя фильм какой-то совершенно иной ценностью, которая выходит за рамки самого кино.

Так появляется еще одно измерение — внутренний сюжет, но не самого фильма, а вокруг фильма: сюжет восприятия, личный, мой сюжет: где, с кем и как я смотрю — это тоже части фильма, наполняющие его чем-то важным и памятным.

Роман Михайлов, кажется, идет к чему-то такому — очень личному и неуловимому. «Снег, сестра и росомаха» — это довольно теплое высказывание на тему сект/общин, в которых режиссер провел часть своей жизни, попытка показать изнутри все то, что в них происходит, и это наивная романтическая история, открыто заканчивающаяся улыбкой с соседнего столика. Если попытаться оценить этот фильм с точки зрения истории, он будет очень простым и даже пустым, поскольку хоть и показывает некое пространство, в котором люди живут и чувствуют, но ни к чему толком не приводит и, так скажем, не обязывает.

Извлечь из него попросту нечего, кроме пары забавных цитат, фактурных персонажей и таинственного ощущения недосказанности (наверное, чуть больше может извлечь тот, кто имеет какое-то отношение к сектам). Но почему тогда это кино «смотрится», — как «смотрится» и «Сказка для старых» (более, конечно, сюжетная и концептуальная история, но все же цепляющая совсем иными вещами)?

Потому что фильмы Михайлова — это «путешествие по внутреннему образу, по пятнам памяти». В таких вещах нечего «понимать», а если и есть, то от этого понимания никакого переживания не случится, поскольку «понимание» — это, конечно, очень приятно, да, — для ума и эго правда приятно как бы стать соучастником событий, проследить их логику и раскусить смыслы, но...

...«Понимание — всего лишь сумма непониманий», — писал Мураками. Понять — значит сложить пазл и упереться в очень уютный и комфортный тупик.

Раньше мне было ясно что с этим делать — просто жить, делиться, носить в себе. Это тоже прикольная призма, которая позволяет много чего связывать и разрушать, проводить параллели, прикладывать, вычислять паттерны, чтобы далее, например, еще четче и глубже улавливать сюжеты. У меня было достаточно такого экспириенса, позволяющего, например, по нескольким кадрам «Аноры» «понять», что между главной героиней и Игорем в конце что-то произойдет, что они останутся вдвоем, покинутые всем эти цирком, — ну потому что не ставят так сцены (постоянно фокусируя внимание на их будущей связи через крупняки, неловкие разговоры, отчужденность от остальных, не сажают героев просто так вместе на задние сидения и т.д.). Ну и что мне с этим «пониманием» и даже предугадыванием делать? Это красиво, да, и завершающая сцена очень хорошая (единственная действительно сильная и трогающая), но фильм-то посредственный, и от «понимания» происходящего менее посредственным он не становится.

В «Аноре» нет никакого «путешествия по внутреннему образу», нет никакого чувственного уровня (кроме, опять же, финальной сцены), нет сказочности. Это внешний фильм, рассказывающий некую в меру трогательную и смешную историю, увлекающий своей суетливостью и комичностью. И все. Я не знаю, что можно почувствовать, смотря такое кино. Я не почувствовал вообще ничего, хотя «понял» примерно все.

В то время как у Ромы Михайлова в фильме событий гораздо меньше, хрон короче, история явно не такая захватывающая и динамичная, но там есть свобода отказа от внешнего в угоду попытке создать, ухватить и передать какое-то ощущение, не пытаясь его разжевать и продать зрителю. Какое это ощущение — неясно, потому что детерминировать «внутренний образ», а уж тем более «пятна памяти» куда сложнее, чем любую сюжетную линию.

Сюжет — пуст внутри. Ощущение — пусто снаружи. Где оно живет? Мне вообще неясно, почему я испытываю от подобных фильмов столько эмоций или почему «Конформист» — это красиво. Но суть именно в том, чтобы не пытаться себе это объяснить, не пытаться себя «понять» и с собой договориться, а полностью отпустить процесс, отключить функцию «понимания», взамен — путешествовать по «внутреннему образу» и «пятнам памяти», сталкивая между собой то неуловимое, что пытается передать автор, с тем неуловимым, что находится в тебе самом, и наблюдать — безоценочно, свободно и гостеприимно — за тем, как столкновение рождает внутри каскад переживаний, уходящий все глубже и глубже, все дальше и дальше от всего того, что можно сформулировать и объять умом.

«Мысли — они вообще не твои», — говорит мой духовный учитель В. Я раньше воспринимал это больше как очередной софизм, коих в рукаве красной рубашки этого парня немерено, а потом учуял, что ведь так оно и есть. Чего не могу сказать об ощущениях и чувствах. Может, потом и окажется, что они тоже не мои (скорее всего, так и будет), но покамест им я доверяю куда больше, поскольку вижу в них отсутствие хитрости и прозрачность, которой манипулятивный ум похвастаться не может.

И посему фильмы Ромы Михайлова кажутся мне очень увлекательными и чуткими. Он пришел со своим уникальным видением. Пришел снимать сказки о мире, который давно утратил любую веру.

Человек без телефона (послесловие)

Думая о Романе Михайлове, никак не могу отбросить пошлую параллель с «новой французской волной». Смотря фильмы и читая интервью, создается ощущение, что попытка сделать кино иначе — это глобальный внутренний протест-манифест режиссера, который разочарован в том, что происходит с актуальным кинопроизводством.

Выход на улицы из павильонов, минимальный бюджет, максимум импровизации, поиск новых способов отображения реальности, свободный, самовоспроизводящийся сценарий, фокус на обычных людях и их историях, — все это одинаково точно описывает метод «новой волны» и метод Романа Михайлова.

Сложно даже предположить, что в мире, где есть только индустрия, где все расщеплено на мельчайшие аудитории, и на каждую найдется свой стриминговый сервис, снимающий тонну кала, его протест может породить нечто подобное «новой французской волне».

Однако невозможность такого допущения возникает у меня в голове по инерции, исходя из логических посылок, без акцента на фигуре самого Михайлова. Если рассматривать его как режиссера-переменную, который пришел с предложением, то, действительно, представить какую-то революцию сложно, но если учитывать то, насколько большая внутренняя сила, стойкость и независимость стоит за всеми этими фильмами, то появляется вера. Дело не только в самом предложении Романа, но и в его тотальном похуизме, свободолюбии и преданности, буквально служении делу.

Недавно я встретился с одноклассником, который всю свою жизнь посвятил учебе. Сошлись на Романе Михайлове: я что-то рассказывал про кино, он — про математику. Для студентов МГУ Михайлов — это легендарный полумифический персонаж, который в 31 год защитил докторскую (что, по словам моего одноклассника, практически невозможно в таком возрасте) по теме, которая казалась почти всем вокруг, кроме его научника, довольно сомнительной. Ему не советовали браться за нее, но Роман никого слушать не стал — и все получилось.

Это мало того что абсолютно киношная история, но еще и пример внутренней силы, которая привела к решению сложнейшей математической задачи. Как сказал главный герой фильма «Наследие»: «они могут, но не делают, а я не могу, но сделаю». Роман Михайлов настолько сосредоточенный, горящий делом маньяк и трудоголик, что я вполне могу себе представить, как он на одной этой внутренней силе делает столь маловероятный сдвиг еще раз, только теперь в кино.

Причем все восхищения его фильмами — они немного авансные. Опять же, цитата: «они могут, но не делают, а я не могу, но сделаю» ценна не только в контексте фильма «Наследие», но и всего метода работы Романа (как мне кажется, здесь он снова использует героя чтобы высказаться). Михайлов же самоучка, его фильмы во многом сыроваты или, как писали про его прозу, являются «скорее магическим объектом, чем художественным произведением». Но он позволяет себе то, чего не могут позволить, скажем так, профессионалы, — отпускает процесс, не боясь допустить ошибку. И это тоже сближает его с «новой волной», которая иногда до смешного нелепо и небрежно обращалась с киноязыком. Потому что все режиссеры того времени пытались придумать свой киноязык, свой нарратив, а не следовать за уже существующим, проверенным и комфортным. И вот эта интенция Романа брать бедные миры и показывать, что они пылают жизнью и полны тайных связей, — куда важнее, чем некое «качество»; именно это и восхищает в первую очередь и заставляет верить ему и верить в него.

И последний важный момент, который лично мне окончательно объясняет, как он успел защитить докторскую, выпустить кучу книг, а потом наснимать столько фильмов за короткий промежуток времени и стать почти что культовой фигурой независимого кино. У него просто нет телефона.

Мне на полном серьезе кажется, что человек, не пользующийся смартфоном, — это колдун, это маг, у которого настолько огромное количество свободного внимания, что он может совершать чудеса, в которые трудно поверить. Замутить революцию в современном кино — это и есть чудо, нечто невообразимое, но если кто и способен на такое, то это Роман Михайлов, человек без телефона.

больше текстов в паблике вк

и еще больше в тг-канале