Я думал, что моя девушка беременна, но я жестоко ошибался
Мы встречались с Джордан всего шесть месяцев, когда я начал подозревать, что она беременна.
Она никогда не хотела быть матерью, о чём заявляла с самого начала наших отношений. Все её материнские инстинкты, если они вообще были, она направляла на постоянно меняющийся зоопарк экзотических животных, сложный уход за которыми занимал большую часть её свободного времени и финансов. Но даже если бы она отказалась от своих питомцев, Джордан часто пропадала на работе, которая, по её словам, не позволяла ей бросить всё и отдохнуть.
Поэтому, когда я начал замечать симптомы, заставившие меня думать, что она носит моего ребёнка, я не удивился её отрицанию.
— Это ерунда, — резко отвечала она, дрожа от тошноты, прижимаясь ко мне по ночам. — Это проходит. Я уже привыкла.
Меня раздражало, что она стиснув зубы игнорировала очевидное. Каждую судорогу, каждую вспышку боли или нежности она списывала на какие-то неопределённые недомогания или усталость после тренировок.
Я боялся, что она погрузится в состояние полного отрицания, даже когда её состояние станет заметным невооружённым глазом. Хотя, возможно, этого и не случилось бы. У Джордан была высокая, мускулистая фигура, её живот был таким же твёрдым, как изгиб кости. Я мог легко представить себе, что у неё одна из тех скрытых беременностей, когда плод располагается так высоко и глубоко в матке, что его не видно до самого конца срока.
С течением месяцев повторяющиеся симптомы Джордан только усиливали мою уверенность в том, что она действительно беременна. Однако каждый мой намёк на то, чтобы обратиться к врачу, вызывал у неё такую бурю гнева, что я начал подозревать: она прекрасно знает, что с ней происходит.
Почему Джордан скрывала это от меня, я мог только догадываться: возможно, ребёнок был болен, обречён на смерть или вовсе зачат от другого мужчины. Это объяснило бы её частые исчезновения, которые она называла рабочими поездками. Проверить их подлинность я не мог.
Джордан никогда не говорила, чем именно занимается на работе, из-за которой её не бывает неделями или по нескольку дней каждый месяц. На самом деле, она была настолько скрытной, что я ничего не знал ни о её семье, ни о стране, где она родилась, ни о друзьях, ни даже о её животных.
Мне никогда не позволяли войти в комнату, где они находились, и Джордан никогда не объясняла причину.
Моё раздражение и беспокойство из-за её секретов — особенно связанных с её состоянием — росли до такой степени, что я больше не мог думать ни о чём другом.
С самого начала Джордан была загадочной. Тогда меня это притягивало — её молчание казалось королевским, как в сказке. Её тёмные, серьёзные глаза загорались лишь страстью или внезапными вспышками гнева.
Я знал только, что до меня у неё был мужчина, которого она любила, но бросила за какое-то неопределённое преступление, и что она часто переезжала, задерживаясь в одном городе не дольше года. Больше ничего.
Вначале я не задавал вопросов, окрылённый лёгкостью её любви, лишённой тех ожиданий и требований, которые разрушали все мои предыдущие отношения. Но теперь я видел в её поведении цепи лжи и обмана, и меня воротило от мысли о том, как сильно я был введён в заблуждение.
Когда Джордан снова заявила, что уезжает по своим неясным делам, я всеми возможными способами пытался убедить её остаться и отдохнуть. От неё исходил резкий запах пота и немытых волос, дыхание было тяжёлым, рваным, как у человека, пытающегося подавить приступ тошноты.
Как она собиралась работать в таком состоянии, я не понимал. Её отрицание реальности привело меня в такой ужас, что я стал в дверях своей квартиры, преграждая ей путь, и настаивал, чтобы она приняла помощь, пока болезнь не поглотила её окончательно.
Я увидел, как лицо Джордан застыло, а затем вспыхнуло внезапной яростью, которую она тут же сдержала, словно это был скрытый кадр в плёнке. Почти инстинктивно я отступил в сторону, позволив ей пройти к выходу.
— Когда ты вернёшься? — спросил я слабо, но она не ответила, лишь молча зашагала по коридору, её крепкие плечи слегка согнулись от боли.
Вид её удаляющейся спины вызвал во мне внезапный укол страха — не за неё, а за себя.
Я не мог понять, откуда это чувство взялось, но осознал, что оно росло во мне уже какое-то время.
На следующий день, первый за месяц без Джордан, я чувствовал себя беспокойно. Она оставила сообщение, что уехала ранним поездом, но я не мог избавиться от ощущения, что с Джордан что-то не так. Что-то, что не имело отношения к ребёнку, в котором я был так уверен.
По дороге домой с работы я, как по привычке, свернул на улицу, где жила Джордан. Погода была ужасной: дождь хлестал горизонтальными струями, пробираясь под остатки моего зонта, наполняя рот вкусом железа и мокрого асфальта.
Луна выглядывала сквозь клочки облаков, словно слепой глаз, и в её тусклом свете я заметил, что машина Джордан всё ещё стоит у её дома. Она не двигалась с предыдущего дня.
Вспышка гнева от осознания, что она солгала мне, захватила меня, но тут же сменилась прежним беспокойством, что вновь накрыло меня, как порыв ветра.
Я бросился к её двери и постучал, не зная, ответит ли она или оставит меня стоять под дождём. Через минуту Джордан открыла, глядя на меня с какой-то угрюмой, болезненной обречённостью.
— Ты не уехала на работу, — произнёс я, осознавая бессмысленность своих слов. — Тебе слишком плохо?
— Да, — пробормотала Джордан и добавила: — Тебе не стоило приходить.
Я был поражён, насколько быстро ухудшилось её состояние. Концы её длинных чёрных волос прилипли к спине, её мощное тело было прикрыто лишь старой ночной рубашкой, как будто она не могла вынести даже отсутствующего тепла.
Она едва стояла, опираясь на косяк двери, её предплечье пересекала сеть вздувшихся вен.
— Я войду, — заявил я и мягко оттолкнул её, заходя в тёмный дом.
Почти сразу Джордан развернулась и бросилась наверх в ванную. Скорость, с которой она двигалась, несмотря на её слабость, ошеломила меня.
Я последовал за ней, намереваясь помочь ей и уговорить наконец обратиться к врачу.
В ванной я нашёл Джордан, склонившуюся над унитазом. Её ночная рубашка облепила тело, как кожура, пропитанная липким потом. Её челюсти судорожно раздвигались в сухих рвотных спазмах, а её тело изгибалось, будто лишённое суставов, превращаясь в нечто аморфное — жуткую тень женщины, боящейся перемен.
— Боже, — прошептал я. — Я принесу тебе воды.
Я был уверен, что теперь она уже не сможет отрицать, что причиной её состояния был наш ребёнок. Но чем дольше она корчилась над унитазом, сжимая фарфор в своих узловатых руках, тем сильнее росли мои сомнения, поднимаясь, как тени на закате.
— Джордан, — произнёс я, протягивая руку, чтобы коснуться её плеча. — Скажи, что мне делать. Тебе вызвать скорую?
На это она резко выдернула руку из-под моей, и её сила даже в болезни поразила меня, как и глубина её голоса, который звучал словно из другого мира:
— Нет. Уходи, Райан. Уходи.
Её слова прозвучали странно, с каким-то гулким искажением, будто их произнесла машина.
Я отдёрнул руку и с ужасом увидел кровь на своей ладони и на её плече, где я её коснулся. Вырез её ночной рубашки обнажал странное изменение кожи: она сморщилась и разошлась, открывая блестящий разрез, через который виднелось нечто, что не было мышцами.
Закричав, я отступил, ударившись о раковину, в которой остались кровавые полосы.
Лицо Джордан скрывалось за занавесом мокрых волос. Но когда она откинула голову назад, закричав от боли, я увидел, что её челюсти выдвинулись из черепа, словно при какой-то жуткой мутации. Её глаза, наполненные напряжением, выкатывались из узких глазниц, словно готовые выпасть.
Я застыл, не в силах двинуться от ужаса, так близко, что чувствовал влажность её ран, запах крови и сырой звериной шерсти, которая проглядывала через разрез на её коже. Её зубы падали в унитаз, как расколотый лёд, а на их месте вырастали новые кости.
Глаза Джордан стали жёлтыми и слепыми от боли. Когда она подняла руку, чтобы схватиться за лицо, я увидел, что её пальцы выгнулись, а ногти превратились в острые чёрные когти.
Джордан стояла, дрожа и стоня, на задних лапах. Её ночная рубашка превратилась в лохмотья, разорванные в ярости её трансформации. А я всё ещё не мог сдвинуться с места, хотя теперь понимал, зачем ей было нужно так много животных и почему раз в месяц она гнала меня прочь.
— Уходи, — повторила Джордан, и её голос был сложен из множества звуков, словно язык пробивался через горло зверя.
Удержала ли она человеческую речь или сознание хотя бы ещё ненадолго, я так и не узнаю. Оторвавшись от раковины, я выскочил из ванной и бросился бежать через дом, с каждым шагом слыша, как Джордан, шатаясь, преследует меня.
Когда я добежал до прихожей и открыл входную дверь, она уже передвигалась на четвереньках, как будто стремилась к этому всё время.
Последний раз, когда я видел Джордан, она представляла собой мучительное чудовище. Человеческие черты всё ещё проглядывали сквозь шерсть и перекрещённые кинжалы зубов. Она оставалась женщиной, вынужденной склониться под разрушительной силой своей лунной болезни.
Остаток ночи я провёл в лихорадочном ужасе, ворочаясь в постели так яростно, что временами мне казалось: она всё же зацепила меня лёгким когтём, когда я был слишком захлёстан адреналином, чтобы это заметить, и я тоже начну превращаться.
Но утром я пришёл в себя, приняв в горячке то, что видел, хотя не мог этого понять.
Я вспомнил, что Джордан выгнала меня, спасла от собственной глупости, когда я осмелился нарушить её одиночество в эту страшную ночь. И я знал, что всё ещё люблю её, хоть она и могла убить меня или обратить в итоге.
Поэтому днём, когда было безопасно, я отправился к её дому и постучал в дверь.
Я слышал, как она двигалась внутри, но сколько бы я ни звал и ни умолял её открыть, Джордан так и не ответила.
Не имея ключа от дома, я не мог войти иначе, как силой, но знал, что не стоит этого делать.
Однако я подошёл к окну той комнаты, где находился её зверинец, и через щель в занавесках попытался заглянуть внутрь, несмотря на страх узнать, что стало с её питомцами.
Дверцы клеток были открыты, каждая перекручена так, будто их выломала какая-то нечеловеческая сила.
На полу лежал засохший ковёр крови, перемешанный с головами животных и спутанными внутренностями. Всё это частично утонуло под слоями зелёно-чёрных мух, сверкающих, словно грязные драгоценности.
Когда мои глаза привыкли к тусклому свету, я различил в этой груде останков то, что однозначно принадлежало человеку.
Я отпрянул от окна, словно кто-то резко дёрнул меня за верёвку, привязанную к позвоночнику. Затем выбежал на другую сторону улицы, чувствуя, как внутри дома что-то шевельнулось за окном.
Что оно думало, наблюдая за мной, я не знаю. Я знал лишь одно: оно любило меня достаточно, чтобы пощадить меня — избавить от голодного проклятия лунного света или клетки.
Подписывайся на ТГ, чтобы не пропускать новые истории и части.