Волшебники, ведьмы, абсурд: как работает магия «Плоского Мира»

И как Терри Пратчетт переизобретает волшебство.

Терри Пратчетт — один из самых успешных фэнтезийных писателей двадцатого века. Какое-то время его книги занимали 1% от всех купленных в Великобритании фэнтези-романов, а в самой стране гуляла шутка о том, что «ни один поезд не сдвинется с места, если хотя бы один пассажир в нём не читает книгу Пратчетта».

Своим успехом Терри в том числе обязан плодовитостью — писал он по несколько книг каждый год, и с 1983 по 2015 год Пратчетт создал более полусотни романов. Из них 41 принадлежит «Плоскому миру», пародийно-фэнтезийному циклу о дискообразной планете, движущейся по космосу на четырёх слонах и огромной черепахе, Великом А’Туине.

Если вы и не читали ни одного романа цикла, то наверняка хотя бы слышали о нём, о нелепом волшебнике Ринсвинде, ироничном Смерти (точнее, простите — СМЕРТИ) или великом городе Анк-Морпорке, который «полон жизни, как заплесневелый сыр в жаркий день».

Но что удивляет куда больше плодовитости писателя, покинувшего нас всего в 66 лет, — его стабильность. За все годы творчества качество его романов если и упало, то совсем незначительно: последние книги Пратчетта читать так же интересно, как первые. Хотя, казалось бы, что такого можно изобрести в жанре пародийного фэнтези, чтобы удерживать читателей на протяжении стольких лет? Посмеялись над клише раз, посмеялись два — и всё, вскоре объекты для сатиры кончатся, а шутки начнут повторяться.

И вот тут вступает великий талант Пратчетта: создавая сатиричный и очень смешной мир, построенный на миллионах затёртых в поп-культуре образов, он не забывает придать ему уникальности. Он включает в книги оригинальные концепты и интересные мысли, чья мощь лишь усиливается от того, насколько неподходящее у них окружение. Больше, чем на чём-либо другом, его уникальный подход проявляется на концепции, без которой невозможно (практически) ни одно фэнтези. На самой магии.

Как и полагается пародийному фэнтези, магия в «Плоском мире» выглядит именно так, как её представляют классические жанровые произведения. Она искрит, переливается всеми цветами, из рук и волшебных палочек выпускают горящие шары, людей превращают в жаб или ещё какую гадость — всё в таком духе. С её природой уже куда интереснее: правда, задумываться над ней Пратчетт стал не сразу.

В первых двух романах, «Цвет волшебства» и «Безумная звезда», магия остаётся на уровне пародийного элемента. Как, в общем, и всё прочее — эти книги в принципе довольно отличаются от того, как писатель будет работать с циклом далее, и многие фанаты считают их не столько произведениями «Плоского мира», сколько просто «книгами о Ринсвинде».

В то время Пратчетт ещё находился под заметным влиянием Дугласа Адамса, чуть ранее выстрелившего с «Автостопом по Галактике», и строил повествование по похожим принципам: со злой иронией и абсурдом как краеугольным камнем мироописания. Поэтому и описание магии здесь исключительно юмористическое, без попытки явление как-либо осмыслить.

Позже Пратчетт несколько переиначивает подход к Плоскому Миру, становится куда обстоятельнее. Писатель чаще начинает играться с понятиями, обыгрывать их культурное значение и находить неожиданные между ними связи.

Ещё в «Цвете волшебства» он обозначает (пока пунктирно) довольно занятную особенность мира: в нём могут сосуществовать государства будто бы из разных времён. Пока Ринсвинд живёт в средневековом Анк-Морпорке, второй главный герой, Двацветок, приплывает из Агатовой империи — страны, по описанию вполне похожей на современные.

Пратчетт всё чаще начнёт совмещать Плоский Мир с нашими реалиями — с сатирическими, естественно, целями. Вот и магия в какой-то момент принимает черты современной науки: того, что средневековые жители наверняка обозвали магией, очутись они здесь и сейчас. Оказывается, что материя, которую жители Плоского Мира называют «магией», состоит из более мелких частиц «таумов» — в которых, конечно, легко угадывается аналогия с атомами.

Пратчетт, в своей ироничной манере, насмехается над необходимостью людей всё рационализировать, разложить на атомы и поместить в определённые рамки — даже вещи, которые находятся заметно выше их понимания. Ведь, как бы ни разбирали учёные Плоского Мира магию на таумы, она от того не становится более податливой.

Магия в мире Пратчетта — субстанция едва ли объяснимая, своевольная и, скорее всего, вполне разумная. Заклинания могут засесть у ничего не подозревающего человека в голове и отказываться оттуда выходить, как это было с Ринсвиндом в «Безумной звезде». А особо сильные из них, хранящиеся в толстенных книгах под огромными замками, изменяют реальность вокруг себя без какой-либо помощи людей.

Пратчетт показывает очень интересную двойственность своей магии: с одной стороны, она жителям Плоского Мира абсолютно привычна. С другой — всё так же непонятна и страшна: ведь связана она с совсем другими мирами, где обитают существа невообразимые и очень желающие сквозь неё попасть в наш мир.

В этом смысле магия Плоского Мира — идеальное отражение самого Плоского Мира. Он часто похож на наш и, в общем-то, совершенно нам понятен, но в то же время работает по своим правилам, странным и зачастую абсурдным.

С магией в литературе есть одна повсеместная и очень интересная проблема. Волшебство — которое, по идее, должно людей как минимум удивлять — давно стало для читателя делом привычным. И как бы ни старались фэнтези-авторы описывать безумные последствия сложных заклинаний, это едва ли производит должный эффект. Мы быстро привыкаем к вещам — даже тем, которые не существуют.

У Пратчетта на этот вопрос есть решение: безумно простое, и от того совершенно гениальное. В «Плоском Мире» он заявляет, что магия имеет свой цвет — октарин — и видеть его могут только волшебники и кошки. Это идея, которую очень просто воспринять на уровне текста и абсолютно невозможно вообразить, собственно, визуально: ведь мы не можем представить цвет, которого не способны увидеть.

Это один из многочисленных примеров того, как Пратчетт умело работает с самой фактурой текста: большинство его шуток тоже могут существовать только в написанном виде, их не перевести на язык кино, театра или какой-либо другой. В этом случае невозможность визуализации играет ещё и на смысловую часть — так, лаконично, Терри выводит магию выше рамок нашего понимания.

Интересно и то, как Пратчетт описывает последствия действия магии, а конкретно, как это выражается в Библиотеке Незримого Университета — месте с наибольшим скоплением магии на всём Плоском Мире. Здесь могущественные волшебные книги деформируют саму архитектуру здания и реальность как таковую: настолько, что никакому нормальному описанию это не поддаётся.

Этот приём «описания без описания» неожиданно связывает Пратчетта с Лавкрафтом — тот ведь тоже все невообразимые ужасы дотошно не иллюстрировал, оставляя читателя гадать: да что же там за существа такие, что даже писатель не может подобрать для них правильных слов. «Плоский Мир» это, конечно, использует не для устрашения, но для шутки — и, немаловажно, — для усиления эффекта «необычности» магии и её последствий.

При том, что Терри Пратчетт заимствует практически все культурные штампы, связанные с волшебством (жанр пародии, как бы, располагает), одно распространённое клише у него отсутствует — деление магии на тёмную и светлую. Магия Плоского Мира тоже неоднородна, но раздел её происходит по совсем другому принципу: на магию волшебников и магию ведьм. При этом мужчины не могут заниматься последней, а женщины — первой.

Различия между ними весьма категоричны: магия волшебников всегда громкая, яркая и работает с «высокими» материям, у ведьм магия простая и ближе к природе. Они лечат людей, готовят снадобья, а их самое главное умение — вторгаться в разум живых существ. Разный у них и образ жизни: все волшебники живут в самом большом здании Анк-Морпорка, Незримом Университете, ведьмы же селятся в маленьких домах где-то у Овцепикских гор.

В их отличиях можно углядеть, например, конфликт города и деревни, но в основном, разумеется, Пратчетт так играется с социальными предрассудками насчёт пола. Образом мужчины как творца чего-то сложного и женщины как человека, близкого к природе и простому быту. Для него это очень простой, ненавязчивый и эффектный способ поговорить на тему гендерного равенства, всегда писателя занимавшую (и это задолго до массовой по ней истерии).

Не зря же одна из первых книг Терри — Equal Rites (созвучно с equal rights, «равные права») — рассказывает историю девочки, которая пытается поступить в Незримый Университет. Её владения магией невероятны, но попасть к волшебникам оказывается почти невозможно, уж слишком сильны вековые предрассудки.

Получается, что Пратчетт устанавливает правила, чтобы тут же их нарушить — и магия в данном случае выступает для него больше инструментом социальным, чем, собственно, фантастическим.

Волшебников и ведьм в Плоском Мире объединяет, наверное, только одно: в обоих случаях высшей точкой мастерства использования магии считается умение её не использовать. Причины, правда, разные — опытные ведьмы не пользуются заклинаниями, потому что больше полагаются на «головологию» (то есть, в общем-то, на психологию).

А старейшим волшебникам заниматься магией попросту некогда — ведь они ведут постоянную политическую борьбу за высшие чины. Отвлечёшься — и в лучшем случае в твоей еде окажется какой-нибудь яд.

Но сильнее всего идея «магии без магии» проявляется в книге «Воры времени» и персонаже по имени Лю-Цзе. Лю-Цзе — величайший монах Истории, возможно, один из самых могущественных магов во всём Плоском Мире. Но только, как к огромному разочарованию узнаёт его ученик Лудд Лобсанг, магию Лю не использует почти никогда. Ему всегда удаётся справиться с проблемами и без волшебства — и от того лишь сильнее эффект, когда он его всё же применяет.

Подобная идея корнями уходит в восточную философию даосизма. Конкретно, их учении у-вэй — «действии в бездействии», созерцательной пассивности. Состояния абсолютной гармонии и понимания реальности, совершенной эффективности в экономии внутренней энергии.

И если вы думаете, что это какое-то уж совсем притянутое сравнение, вот интересное наблюдение: имя Лю-Цзе уж больно сильно напоминает Лао-Цзы. Именно так звали основоположника даосизма, человека, придумавшего понятие у-вэй.

Плоский Мир не просто живёт с магией — это место, которое без неё жить не способно. Все сказочные существа, боги и герои обитают на спине Великого А’Туина только потому, что это мир магии — место, где возможно всё, во что только способен верить человек. И даже свет здесь появляется утром благодаря волшебству — потому и работает совсем не как солнечный: он вязкий и медленный.

Пратчетт выделяет три вида магии. Внутренняя магия связана с природой самого Плоского Мира — именно её смогли обуздать и разделить на «эти самые». Остаточная магия куда реже и опаснее, но и эффекты у неё сильнее: управлять ей могут в основном «чудесники», восьмые сыны восьмых сынов восьмых сынов, самые могущественные среди волшебников.

Вот только в прошлом от их могущества было столько проблем, что теперь появляются они крайне редко — специально для этого волшебники придумали целибат.

Наконец, самая важная магия Плоского Мира — магия Веры, или магия Историй. Её суть очень проста: всё, во что верят обитатели дискообразной планеты, начинает действительно существовать. Поэтому в Плоском Мире висящая на двери подкова оберегает от тёмных сил, а меч, который наделяют символической монархической силой, и правда начинает ей обладать.

Идея очень похожа на ту, что использует Нил Гейман в «Американских богах» и «Песочном человеке» — о том, как создания из фантазий могут существовать лишь до тех пор, пока в них верят. У Пратчетта она несколько видоизменяется и, естественно, начинает нести более ироничный характер, хотя есть и точные совпадения с геймановской.

Например, «Санта-Хрякусе» прямо говорится, что даже Смерть не может путешествовать в некоторые места — если там в его существование не верят.

Магия Историй у Пратчетта тесно связана с другим концептом, которому он дал имя narrativium. Это шестой главный элемент Плоского Мира: наряду с водой, огнём, землёй, воздухом и элементом неожиданности. Из-за него весь мир Пратчетта работает по законам историй — поэтому герои побеждают только когда численность врагов их перевешивает, а один шанс на миллион выпадает в девяти случаях из десяти.

Во-первых, этим концептом Пратчетт изящно объясняет любые странности и нестыковки мира — ведь тот работает по логике мифов и выдумок, а она лишь чуть рациональнее логики сна. Но что куда интереснее, он внедряет эту идею и внутрь историй тоже. Нарративиум — не просто сила, объясняющая Плоский Мир, но сила, которой его обитатели могут, при большом умении, пользоваться.

Так, в «Ведьмах за границей» главный антагонист Лилит де Темпскир использует силу сказок и поверий, чтобы остановить главных героев. Она подчиняет людей историям, в которые они верят, меняет их поведение и взгляды. Пратчетт открыто заявляет, что нарратив, или истории — не создание человека. Это самостоятельная сила, которая в том числе формирует сознание людей. А вовсе не наоборот.

Для Пратчетта именно сила историй — самая мощная из всех магий. Может звучать банально, и выскажи эту идею какой-нибудь другой автор, она бы наверняка звучала поверхностно и неубедительно.

Но когда человек, всю жизнь посвятивший историям, человек, не перестававший создавать даже когда здоровье не позволяло ему писать и читать самостоятельно, заявляет, что ничего могущественнее историй в мире ничего не может быть — ему почему-то веришь.

#месяцмагии #лонг