В поисках утраченного Панча

Размышления о комиксе Нила Геймана и Дэйва Маккина

Как отметили многие разочарованные

читатели, несмотря на всю его

огромную длину, в романе

на самом деле мало что происходит.

Роберт Пиппин

Нил Гейман неспроста похож на своё собственное создание — Сэндмена, Морфея, Повелителя снов. Также, как и вымышленный герой его magnum opus, Гейман всю жизнь рассказывает скорее сны и иллюзии, чем рассказы в смысле сюжетно-ориентированного сценария со стойкой структурой. Подобный подход делает Геймана весьма необычным автором коротких историй, но не самым хорошим романистом. Большинство его крупных работ переусложнены, обладают неровным темпом и попросту не слишком увлекательны. Однако, может быть именно в таком подходе и кроется огромная доза художественного обаяния писателя. Когда Гейман рассказывает свои истории «по-сэндменовски», то мы оказываемся куда сильнее обычного вовлечены в вымышленный мир, иллюзорной атмосферой действительно напоминающий сон с собственной непостижимой логикой построения сюжета. Сновидение не обязано быть увлекательным. Оно просто существует.

Довольно любопытно взглянуть с этой точки зрения на всё тот же magnum opus Геймана — десятитомный (не считая многочисленных приквелов, спин-оффов и прочего) цикл «Сэндмен». Главный его герой, вышеупомянутый Морфей (хоть его и рисуют разные художники, почти всегда он визуально —чуть более взлохмаченная версия самого Геймана), переживает некоторые перипетии своего бессмертного существования, общается со старыми знакомыми и заводит новых… и всё это в окружении десятков историй, вообще никак к основному сюжету не относящихся. Условно «Сэндмен» можно разделить на три почти равные части: первая — истории, которые можно совершенно свободно читать в отрыве от остального цикла, вы ничего не потеряете; вторая — истории, прочитав которые вы останетесь в недоумении, если не знакомы с основной сюжетной линией; третья часть — это сама основная линия, за которой надо очень внимательно следить. Главный фокус цикла в том, что все три части как коса туго переплетены между собой с первых выпусков. Читать придётся всё подряд, потому что часто в какой-нибудь на первый взгляд проходной главе вдруг происходит событие, которое в дальнейшем оказывает серьёзное влияние на центральный сюжет. Эта вызывающая неочевидность важного и неважного есть одно из проявлений странной непостижимой логики сновидения по Гейману.

Не следует, впрочем, думать, что Нил Гейман как писатель совершенно не способен рассказать внятную историю. Разумеется, это не так. Увлекательных рассказов со стройной и изящной структурой полно как в «Сэндмене» («Рамадан», «Сон тысячи кошек»), так и в прочем его творчестве (рассказы «Другие люди», «Снег, зеркало, яблоки»). Лучше всего мастерство Геймана в построении интригующего триллера можно рассмотреть в блестящем, смешном и непредсказуемом псевдодетективном постмодернистском переосмыслении сюжетов сразу двух литературных глыб — Лавкрафта и Конан Дойла — под названием «Этюд в изумрудных тонах» (этот рассказ также воплощён в виде комикса).

От Морфея до Мнемосины путь недолог, и Гейман не мог пройти мимо феномена памяти, как и не мог не разработать его в своём творчестве в присущей исключительно ему манере.

Существует условная трилогия: два коротких графических рассказа и один большой роман под названием «Океан в конце дороги». Все три произведения так или иначе обращаются к проблеме памяти и воспоминаний, их надёжности, их зыбкости, их невозможности отделения от личности-носителя.

Оставим роман в покое и рассмотрим комиксы. Первый из них называется «Violent Cases»; он потерял из названия игру слов при переводе на русский язык и превратился в не слишком элегантные «Скрипучие футляры». Второй зовётся неизобретательно и тяжеловесно как на английском, так и на русском — «Комическая трагедия или Трагическая комедия мистера Панча» (справедливости ради стоит отметить, что название комикса всего лишь отсылает к одноимённой пьесе, опубликованной в сборнике «Театр кукол зарубежных стран» в 1959 году). Обе истории проиллюстрировал Дэйв Маккин, но о нём скажем чуть позже.

И в одном, и в другом комиксе главный герой — взрослый мужчина, который вспоминает время, когда он был маленьким мальчиком. «Футляры» родились первыми и забрали всю и без того небольшую долю чёткого, однозначного и предельно понятного, что беспокойный взъерошенный творец выделил двум рассказам о превратностях памяти. В комиксе вроде бы есть сюжет и даже интрига: мальчик вывихнул плечо и идёт в больницу; его остеопат был когда-то врачом у Аль Капоне; остеопат много болтает и таинственно исчезает… Но, пытаясь проплыть вместе с нами «по волнам памяти», Гейман совершенно закономерно и неизбежно ныряет в знакомые химерические обители Морфея; начинаются вопросы: а как выглядел тот старый остеопат — так или эдак?… а когда я вывихнул плечо?.. а я его действительно вывихнул?.. а был вообще тот остеопат?.. а если и был, он со мной разговаривал, или я про гангстеров всё придумал, потому что у меня богатая и нездоровая фантазия?.. Мы снова оказываемся в мире, где нет ничего и есть всё, там, где правят морок и мираж, где одновременно может произойти всё что угодно, и ничего не происходит, а какие-либо внятные ориентиры если и есть, то не имеют никакого смысла… мы в мире фантазии и мечты. Мире, который только притворяется воспоминаниями маленького мальчика.

«Панч» формально посвящён тем же темам, что и его предшественник — проблема воспоминания и вспоминания плюс знакомство ребёнка с главными травмирующими атрибутами мира взрослых: сексом и насилием. Здесь тот же главный герой, взрослый, мучительно вспоминающий время, когда он был умным еврейским мальчиком с книжкой. Но в плане неопределённости, этот рассказ, пожалуй, идёт дальше предшественника.

Забавная деталь: в русском издании, приуроченном к 20-летию выпуска комикса, на задней стороне обложки и внутри книги есть три небольшие сноски — Актёры (перечисляются некоторые из действующих лиц и куклы Панча и Джуди), Декорации (понятно, место действия) и Сюжет. Содержание последней сноски: «судьбы переплетаются, история разворачивается…». Если это придумал издатель, то никогда ещё читателя так не обманывали, а если сам Гейман — то никогда так не насмехались.

В комиксе ничьи судьбы не переплетаются и не разворачивается никакая история. Здесь вообще практически ничего не происходит. Мальчик гостит у дедушки с бабушкой — ходит на представления (или думает, что иногда ходит на представления) в уличный театр кукол — встречает почти не отличимых друг от друга стариков и разговаривает с ними о всяком — ходит на рыбалку — слушает байки и чужие воспоминания — видит неприятные сны, и так далее… Даже центральное событие рассказа, акт чудовищного насилия, эхом перекликающийся с трагикомедией о мистере Панче, происходит за ширмой, уже не в театре кукол, но в театре теней, зыбком мире странных и пугающих Взрослых Дел.

Гейман, как было сказано ранее, прекрасно чувствует себя как в призрачном мире сновидений, так и в таких же колеблющихся мирах угасающих воспоминаний. Правильный ответ на любую интерпретацию событий, на любую ситуацию или вопрос: «Это было на самом деле, или нет?» — «Наверное да/нет». Гёделевская утопия, где всё и вся либо противоречиво, либо неполно, а значит, всё и вся принимается только на веру. Повинуясь направлению безошибочной писательской интуиции, Гейман понял (возможно, бессознательно), что только так и не иначе, можно рассказать историю о пугающем и притягательном мире взрослых в тот момент, когда на него смотрит ребёнок.

Даже сам главный герой, очевидно, не полностью Нил Гейман, но и вымышлен тоже не весь; он правдив и всамделишен только частично. Дед Геймана действительно жил в Портсмуте (место действия и «Футляров», и «Панча»), но происходило ли все это с маленьким Нилом на самом деле? Если да, то именно так, или по-другому? Что здесь вымысел и какова его доля? В «Панче» говорят, что двоюродный дедушка главного героя был большой фантазёр, и даже, вероятно, выдумал себе брата-близнеца; так почему бы и внуку не придумать всё это и выдать за истину?

На фоне рассуждений о правде и вымысле и природе их ненадёжной хранительницы памяти, отходит на второй план заявленный в названии мистер Панч. Эта колоритная фигура — центральный персонаж английского уличного кукольного театра (его далёкий дедушка — Пульчинелла из итальянской комедии дель-арте). Представления про Панча — это как знакомая русским Деревня Дураков, только с убийством младенцев, голодными крокодилами, виселицей и прочей чернухой. Эти показы, по сути своей представляют из себя череду убийств, совершаемых мистером Панчем; фигурируют представления в комиксе очень часто, детишки более или менее стабильно их посещают, и не приходится удивляться, что потом некоторым из них снятся плохие сны.

В комиксе насилие среди игрушек переносится на насилие в мире людей, что даёт дополнительный повод поразмышлять о фигуре Панча. Действительно ли этот бессовестный маньяк живёт в каждом из нас? Древний трикстер (Гейман обожает эту фигуру и хорошо знаком с её мифологическим феноменом) убивает и обманывает всех вокруг себя, ему даже сам чёрт из преисподней ничего не может сделать… есть ли среди людей человек, который хоть на секунду не пожелал стать таким же ловким, хитрым, жестоким и безжалостным (и безнаказанным!) победителем, как этот никогда не прекращающий смеяться горбун? Довольно чёткий ответ, как это не удивительно, даёт сам Гейман; стоит лишь обратить внимание на последние слова Панча в комиксе: «УРРРА! УРА! ЧЁРТ МЁРТВ! МЁРТВ! Теперь все вольны творить что захотят!».

Панч становится для маленького героя своеобразным проводником в мир жестокости и боли, шагом на следующую ступеньку взросления. Мальчик боится его во время спектакля… и одновременно с этим машет кукле сумасшедшего убийцы рукой, когда представление закончилось и пора расходиться. На задней стороне обложки, рядом с издевательской надписью про сюжет и судьбы героев, есть изображение спящего мальчика, героя рассказа. Фон обложки настолько тёмный, что далеко не сразу можно увидеть, что над изголовьем кровати сидит тот самый мистер Панч, сверкая злой улыбкой и горящими глазами. Вот он, настоящий повелитель снов — мы хотим жить в добром и безопасном мире, но нас всегда больше привлекают опасность, жестокость, смерть… Даже когда мы просто дети. Особенно, когда мы просто дети.

Иначе как «безумным» и «свирепым» дизайн куклы Панча назвать нельзя. Ещё несколько очков к выразительности добавляет то, что девяносто процентов своего присутствия в комиксе Панч предстаёт перед нами не в виде рисунка, а как настоящая кукла. Красные шутовские одежды, колпак или треуголка на голове, две грубо сработанные руки, в которых очень часто зажат кусок палки; но самое главное — это его лицо: огромный, тяжёлый, горбатый, как сам Панч, нос; буквально сочащиеся безумием, выкатывающиеся из орбит, словно раскалённые добела, глаза маниакального сомнамбулы со зрачками-точками; и, конечно, вечная, голодная, острая и почти что детская в своей неподдельной непосредственности улыбка… Теперь пора поговорить о художнике.

Дэйв Маккин — один из наиболее одарённых и необычных британских художников, работающих в комиксах. У него крайне необычная манера изображения, о которой можно и нужно было бы написать отдельную статью. Если вкратце, то технически его страницы — это чаще всего безумные и хаотичные коллажи из своеобразного рисунка и фотографии. Часто его картины имеют несколько слоёв, на страницах то и дело появляются вроде как случайные предметы, чернила, акрил, акварель и карандаш сплетаются в грязный шаманский танец, а графика скачет от детального академического изображения до примитивной наскальной живописи. Как можно понять — для «ползучего хаоса» миров Нила Геймана живопись Маккина это то, что надо. Недаром Маккин автор абсолютно всех обложек «Сэндмена», да и вообще сотрудничество этих двух творческих людей давнее и более чем плодотворное. Тем любопытнее и страннее то, что именно в «Панче» рисунок художника из всех его работ с Гейманом наименее интересен. Конечно, даже при такой оценке, эта работа всё ещё на несколько голов выше многих прочих поделок в комиксах, однако здесь, в сером Портсмуте, среди уличных театриков и бестолковых стариков с приближающейся деменцией, Маккину просто негде разгуляться. Да, у него есть Панч, и всюду, где выскакивает этот маньяк с палкой, мы снова видим искривлённый хаос страниц, злую карнавальную весёлость. Да, в этом мире Маккин пару лет назад уже был, работая над «Футлярами», но там он чувствовал себя как-то пободрее, что ли. «Панч» же, при всех его неоспоримых художественных достоинствах, всё равно полон унылых, ничем не цепляющих страниц, глядя на которые только и остаётся с надеждой и страхом ждать, когда на сцене снова появятся два сверкающих глаза навыкате, горбатый нос и узкий подбородок; и тогда снова начнётся цикл кровавого веселья, а из провала дурашливой улыбки выскочат задорные слова: «ОТКАКНАДО!».

P.S. Что касается внешнего вида мистера Панча, рекомендую всем желающим сравнить его внешность с внешностью Джокера (особенно при первой встрече клоуна с Бэтменом) в комиксе «Бэтмен. Лечебница Аркхэм. Дом скорби на скорбной земле» сценариста Гранта Моррисона и того же Дэйва Маккина. Комикс про лечебницу вышел на несколько лет раньше «Панча», но кто здесь старше, спорить смысла нет — негодяю из итальянской комедии масок уже несколько веков, в то время как психопат-анархист из мира супергероев появился совсем недавно. При желании можно припомнить и другие примеры родства двух злодеев. Всё новое это хорошо забытое старое — всякий раз глядя на то, как Джокер забивает беспомощного Робина монтировкой, вспоминается Панч, палкой поколачивающий на сцене свою несчастную Джуди.

P.P.S. На момент написания этого эссе над 65-летним Нилом Гейманом всё ещё висят обвинения в сексуализированном насилии. В июле этого года две женщины рассказали общественности о неподобающем поведении писателя, а полиция Новой Зеландии начала проводить расследование. В августе ещё три женщины выступили со схожими обвинениями. На данный момент восемь женщин якобы так или иначе пострадали от действий Геймана. Не имея никакой возможности (да и, признаться, желания) адекватно и беспристрастно оделять правых от неправых, хочется всё же отметить некоторую пугающую рифму мира Вымышленного Тогда и мира Реального Сегодня.

Эпизоды, по которым обвиняют Геймана, разбросаны во времени, и самый последний (если он действительно был) произошёл совсем недавно, буквально пару лет назад с участием девушки по имени Скарлетт, которая работала няней в новозеландской резиденции писателя. Интересно то, что решительно отвергающий все обвинения Гейман предполагает, что у Скарлетт заболевание, чьи симптомы связаны с ложными воспоминаниями (история болезни девушки это не подтверждает). Эпизод со Скарлетт недавний, но что насчёт тех случаев, что происходили 20 лет назад? А 40? Что насчёт них, если держать в голове то, насколько сильно человеческий мозг искажает любые воспоминания, и чем больше лет проходит, тем искажения всё сильнее (а человек всё сильнее в них верит)? Что из содержания обвинений не происходило, что происходило, а если происходило, то, как именно? Один из случаев, описанных женщинами, якобы происходил, когда Гейману было 20 с небольшим лет. Что именно помнит человек по прошествии стольких лет? В современной западной парадигме «насильник-жертва» уже одна попытка задать вопрос — значит сомневаться, а сомневаться, значит так или иначе встать на сторону предполагаемого преступника. Но суд земной вопросы задавать обязан. Впрочем, повторюсь, какую-либо оценку здесь давать невозможно и опасно.

Стоит отметить в рамках послесловия к эссе, что Гейман как никто другой хорошо разбирается в феномене тех самых ложных воспоминаний, к добру для себя самого, или к худу, и независимо от того, имеют ли таковые вообще место в любом из эпизодов. То, в какую ситуацию он попал с обвинениями по инцидентам давней давности (и не он один, эта тенденция и не думает угасать), ставит его в интересное положение — Нил словно попал в собственный мир фантазий и воспоминаний, и теперь с трудом пытается найти выход в спасительную и однозначную реальность. Всё это больше всего похоже на шутку, но шутку дурную, злую и жестокую. Хотя Панч бы оценил.

Изображения взяты из личного архива и из свободного доступа в интернете.