Валерий Легасов: человек, который спас Европу

А себя спасти не сумел.

На канале HBO выходит мини-сериал «Чернобыль», который правдоподобно и жутко показывает события апреля 1986 года. Главный герой сериала — академик Валерий Легасов, изобретательный и бесстрашный учёный, чей вклад в ликвидацию аварии нельзя переоценить, и чьё расследование пролило свет на все те проблемы, которые многие хотели бы оставить в тайне. Он прожил всего два года после Чернобыльской катастрофы и умер при крайне странных обстоятельствах.

Рассказываем о судьбе Валерия Легасова и о пути, который привёл его к печально известному четвёртому энергоблоку, а потом и к смерти.

С детства Валерий Алексеевич Легасов тяготел к науке и потому окончил школу с золотой медалью — кстати, теперь эта московская школа носит его имя. После этого Легасов поступил на инженерно-физико-химический факультет МХТИ, где и решил стать исследователем в области атомной промышленности.

В конце обучения он дипломировался в Институте атомной энергии имени Игоря Курчатова, и его дипломная работа настолько понравилась академику Исааку Кикоину, одному из основателей института в должности замдиректора, что он уговаривал Легасова остаться в аспирантуре.

Аспирантура и в самом деле входила в планы молодого учёного, но не сразу после выпуска — ранее Валерий предложил университетским друзьям поехать практиковаться в Томскую область, в закрытый город Томск-7, он же Северск, где вот-вот собирались запустить радиохимический завод. Там Легасов провёл два года, и только спустя это время начальству удалось «выдернуть» его в Москву, для прохождения аспирантуры.

Валерий Легасов вернулся в Курчатовский институт и надолго связал с ним свою жизнь. Учёный рассматривал проблему газофазных ядерных двигателей, которые существовали на бумаге, но их практическому применению мешала сама их природа — в них должен был использоваться газообразный гексахлорид урана, раскалённый до чудовищных температур.

Легасов наработал огромный материал, из которого получилась бы блестящая кандидатская диссертация, но вдруг услышал от товарища про удивительные опыты канадских учёных, которым впервые удалось получить истинное соединение ксенона, что доказывало — инертные газы могут образовывать соединения. Легасов немедля сменил курс и начал изучать синтез соединений благородных газов, чему и посвятил свою диссертацию.

Спустя пять лет после окончания института Валерий Легасов стал кандидатом химических наук, а спустя десять лет — доктором. Он сделал огромный вклад в развитие химии соединений благородных газов — почти такой же по значимости, как и у фактического основателя дисциплины, Нила Бартлетта, а фамилии их обоих увековечены в названии эффекта Бартлетта-Легасова.

Благодаря своим заслугам Легасов быстро утвердился в научном сообществе, стал заместителем директора Курчатовского института и в 45 лет стал членом Академии Наук СССР — одним из самых молодых академиков в истории этого учреждения.

Но вскоре Легасову предстояло сменить поле деятельности. 26 апреля 1986 года взорвалась активная зона реактора четвёртого энергоблока Чернобыльской ядерной электростанции.

Как только «ударная волна» событий долетела до высшего советского руководства, началась подготовка комиссии по ликвидации последствий. Возглавил её Борис Щербина, заместитель председателя Совета Министров СССР. И когда ему потребовался специалист, разбирающийся в ядерных реакторах, он обратился в Курчатовский институт, колыбель советской атомной энергетики.

Конечно, Легасов разбирался в ядерных реакторах, но среди сотрудников института были куда более профильные специалисты, многие из которых и сами создавали реакторы. Дочь академика была уверена, что он просто оказался «крайним», ведь мало кому хотелось руководить ликвидацией, которая была процедурой опасной и, весьма вероятно, безнадёжной. Хотя есть версия, что Легасов был единственным крупным учёным института, которого можно было сей же час усадить в самолёт и спецрейсом отправить на место аварии, а все прочие были недоступны.

Впрочем, один веский повод назначить именно Легасова был. Он ещё в 70-е годы начал изучать системы безопасности в надежде их усовершенствовать и таким образом предупредить техногенные катастрофы. Так что, когда случилась одна из самых страшных техногенных катастроф, назначение Легасова выглядело куда более логичным.

Когда Щербина и Легасов прибыли к ЧАЭС, пожарные уже потушили основной огонь, и к тому времени стало ясно, что защитные графитовые блоки (точнее — их осколки) продолжают гореть. Сам по себе этот пожар был не столь опасен, а вот улетающие вместе с дымом радионуклиды могли заразить огромную территорию. И гореть такое графитно-урановое месиво могло до 100 дней, если его не потушить. Что ещё хуже, графит перестал выполнять свою функцию — поглощение нейтронов, и теперь они либо бесконтрольно «подогревали» ядерное топливо, либо улетали на свободу.

Габариты станции и радиация не позволяли просто залить сверху воду или пену, поэтому Легасову пришлось проявить свою изобретательность. После консультаций с коллегами из Курчатовского института — теперь, когда вся ответственность легла на Легасова, они с удовольствием помогали советами — было принято решение засыпать в «жерло» разрушенного реактора карбид бора, неплохо поглощающий нейтроны.

40 тонн карбида бора, к счастью, оказались на складе и ещё не были заражены, как многие другие материалы — например, железная дробь, которую позднее планировали также засыпать в реактор.

После внедрения карбида бора Легасов задумался о температуре в расплавленном ядре и о том, как бы её стабилизировать. Точные значения даже не были известны, ведь тепловизоры на вертолётах страдали от излучения и показывали неточные данные.

Поначалу Легасов решил засыпать ядро той самой железной дробью, упомянутой ранее, и заставить ядерное месиво тратить энергию на расплав железа, а не на подогрев самой себя, но с дробью уже было невозможно работать. Да и оставался риск, что температура недостаточно велика и дробь просто закатится в щели и не расплавится.

То ли дело свинец, который легко плавится и способен экранировать излучение. Академик Легасов организовал доставку и сброс 2400 тонн свинца в реактор — и в мае 1986 года из охотничьих магазинов начисто пропала свинцовая дробь. Следом в реактор летели тонны доломита, который прикрыл самые горячие точки, способные испарить свинец. Сброс материалов продолжался до 2 мая, а 9 числа в реактор напоследок уронили ещё 80 тонн свинца.

К тому времени соседний с ЧАЭС город Припять опустел. И тоже не без помощи Легасова — он сумел убедить комиссию, что пора эвакуировать людей уже на второй день после аварии. Согласно существовавшим нормам, местные власти могли начать вывоз людей, если есть шанс получения общей дозы в 25 рентген, а при значении в 75 рентген эвакуация становилась обязательной.

Легасов и его коллеги объяснили, что дожидаться таких показателей не стоит. Решение об эвакуации было принято поздно вечером 26 апреля, а к двум часам дня 27 апреля в городе не осталось никого, кроме коммунальщиков и работников ЧАЭС. Потом вывезли жителей всех окрестных населённых пунктов в радиусе 30 километров — в сумме с обитателями Припяти территорию покинули 116 тысяч человек. Так появилась легендарная «зона отчуждения».

Время шло, и состав комиссии менялся, чтобы не подвергать людей слишком долгому присутствию в зоне аварии. Щербина и многие другие чиновники уехали, но Легасов остался, чтобы завершить начатое — несмотря на то, что уже 5 мая у него проявились симптомы лучевой болезни («ядерный загар», выпадение волос), а 15 мая к ним прибавились кашель и бессонница. В общей сложности Легасов проработал 4 месяца в опасной близости от четвёртого энергоблока, хотя дольше двух недель никому нельзя было там задерживаться.

Укрощение «мирного атома» продолжалось. Легасов организовал рытьё тоннеля под реактором, чтобы заложить там охладительные системы с жидким азотом — всё для того, чтобы расплавленная масса, «кориум», не прожгла бетон и не попала в грунтовые воды. А те, кто хуже разбирался в ядерной энергетике, уже опасались проявления «Китайского синдрома», про который говорилось в одноимённом фильме — мол, ядерное топливо способно прожечь всю планету до самого Китая. Смешная глупость в сравнении с реальной опасностью.

Попади материал в грунтовые воды — были бы отравлены все ближайшие реки, включая Припять, которая впадает в Днепр, который впадает в Чёрное море. Не 30-километровый пятачок, а целый регион опустел бы на долгие годы, если не навсегда. К счастью, ядерная лава свободно растекалась по подвалу станции и теряла температуру, но здесь стоило перестраховаться.

В другом месте горящая масса могла попасть в баки с водой, что привело бы к паровому взрыву и выбросу такой тучи радиоактивной дряни в воздух, что накрыло бы половину Европы. Но за спасение от этой напасти стоит благодарить в первую очередь трёх добровольцев из персонала ЧАЭС, которые спустились в затопленные помещения и вручную открыли шлюзы, чтобы откачать воду. Как мы уже писали в отдельном тексте про мини-сериал «Чернобыль», эта троица шла на верную смерть, но двое из них живы по сей день. Как будто даже неумолимая, бесстрастная радиация отступила перед мужеством этих людей.

В июне 1986 года начались работы по сооружению объекта «Укрытие» — того самого бетонного саркофага, без которого мы уже не можем себе представить ЧАЭС. Но это уже заслуга других людей, ведь ситуацию удалось взять под контроль, и Валерий Легасов всё больше себя посвящал другой стороне Чернобыльской аварии. Он расследовал, почему случилось то, что считали невозможным — взрыв реактора РБМК-1000.

Уже в августе 1986 года Валерий Легасов выступал на заседании МАГАТЭ в Вене. Пять часов академик читал доклад зарубежным и советским коллегам, и ещё час отвечал на вопросы. Учёному удалось выяснить причину, которая привела к взрыву.

В ту роковую ночь персонал четвёртого энергоблока проводил испытания турбины. Легасов утверждал, что ради более скорого завершения тестов работники станции «забыли» про регламент и даже отключили некоторые системы защиты — в том числе защиты по уровню воды и давлению пара, а также системы защиты от максимальной проектной аварии, чтобы избежать её ложного срабатывания.

А до этого инженеры понизили оперативный запас реактивности (суммарной силы реакций деления атомов, если упростить), причём куда ниже разрешённой величины, и поэтому поглощающие стержни аварийной защиты, на которые так надеялись ядерщики, не сработали как надо.

Кроме того, сам РБМК-1000 содержал конструктивный недостаток, связанный с паровым коэффициентом реактивности, то есть выделением горячего пара, который крутит турбины. Согласно расчётам, он должен был быть отрицательным, но в критический момент оказался резко положительным. Началось интенсивное парообразование, топливные элементы перегрелись и разрушились, ведь вокруг не было воды, которая должна забирать тепло.

Следом запустились экзотермические реакции с цирконием, из которого сделаны многие элементы активной зоны, что привело к выделению водорода и оксида углерода, а позднее, когда активная зона из-за растущего давления разгерметизировалась, внутрь попал кислород, прореагировал с водородом, что и могло привести к взрыву. Впрочем, и без этой реакции всё было плохо: давление разрушило верхнюю панель активной зоны, которая полностью лишилась воды, а без неё цепная реакция вышла из-под контроля.

Легасов пришёл к пугающему выводу, что персонал недостаточно хорошо понимал процессы, протекающие в активной зоне реактора, а потому потерял чувство опасности. В результате реактор достиг нерегламентного состояния и взорвался.

Но позже Легасов обратил внимание на другой вопрос, важный для всего человечества — проблему безопасности атомных станций. Он, как человек науки, не мог и думать о возврате промышленности к использованию ископаемого топлива и потому ещё сильнее настаивал на том, чтобы риски эксплуатации сводились к минимуму. Их игнорирование приводит к авариям наподобие Чернобыльской, а именно — сама конструкция РБМК-1000.

Реактор создавался в то время, когда советское руководство вдруг поняло, что ископаемым топливом не получится обеспечить всю индустрию, и разработки в ядерной энергетике шли ускоренными темпами. Из-за этого РБМК строился без защитного корпуса, в который обычно «упаковывают» реакторы. В отличие от них, РБМК был защищён лишь конструкциями самого здания, чего в случае с Чернобылем оказалось недостаточно, и поэтому продукты реакций попали в воздух.

Кроме того, РБМК был слишком сложен, запутанная сеть из трубопроводов затрудняла эксплуатацию, и даже помещения здания ЧАЭС не соответствовали чертежам, ведь их меняли «на ходу», чтобы подстроиться под реактор.

Наконец, Легасов считал ужасающей ошибкой доступность систем безопасности для всего персонала, из-за чего многие из них оказались отключены — по мнению академика, аварийные системы на атомной станции требуют не меньшей, а то и большей защиты, чем у ядерного оружия (для доступа к нему как минимум двум офицерам необходимо одновременно повернуть ключи).

Все думали, что доклад Легасова примут негативно, а Советский Союз закидают судебными исками, но честность и профессионализм профессора склонили враждебных членов МАГАТЭ на его сторону. В странах Запада Валерия Легасова носили на руках (фигурально, ведь он покидал СССР совсем ненадолго) и даже назвали человеком года.

Как ни странно, именно это и погубило его карьеру. Откровенность Легасова возмутила руководство, ведь он разгласил очень и очень многие данные, которые разглашать не хотелось. Из-за этого Горбачёв вычеркнул Легасова из списка приставленных к наградам за ликвидацию.

А коллеги, если верить свидетельствам родственников Легасова, стали питать зависть к нему из-за его популярности на Западе. Директор Курчатовского института Александров, напротив, хотел назначить Легасова своим преемником на посту, но остальной коллектив воспротивился — как это химик-неорганик будет командовать Институтом ядерной энергии?

Потом Легасова не переизбрали в научный совет института, а на самого академика посыпались упрёки, от которых он сильно переживал. На одном заседании кто-то сказал, что «Легасов не следует принципам и заветам Курчатова» и тут же, вероятно забыл об этом, а вот самого учёного такие подколки задевали очень глубоко. Кроме того, он разделял вместе со всеми учёными Курчатовского института вину за произошедшее, ведь РБМК-1000 был разработкой именно этого учреждения.

Спустя ровно два года после Чернобыльской аварии академик Валерий Легасов был найден повешенным в своей московской квартире. На следующий день он должен был выступать на заседании и озвучить итоги своего расследования. Вместо этого учёный записал свои воспоминания о событиях вокруг ЧАЭС на пяти аудиокассетах и покончил с собой.

Естественно, вокруг этой трагической смерти появились мифы. Кто-то уверен, что Легасову «помогли» уйти из жизни, но в этом, в сущности, не было необходимости. Валерий Легасов всё больше страдал от депрессии. Нападки коллег причиняли ему чудовищную боль, которую ничто не могло унять.

А кроме этого, его мучили вполне реальные боли от последствий аварии на ЧАЭС. У него не было ожогов и кровавой рвоты, но изнутри его упорно точила хроническая лучевая болезнь, разрушая костный мозг и другие важные органы.

Из-за этого Легасов порой подолгу лежал в больнице. А однажды вечером он принял лошадиную дозу снотворного — смертельную, если бы врачи не успели его откачать. Сам академик объяснил свой поступок мучительной бессонницей, однако сам он, как блестящий химик, не мог не понимать последствий.

Нельзя сказать, что Валерия Легасова убили. Или даже довели до самоубийства. Но вокруг него создали такую неприятную атмосферу, такой «вакуум», как он сам говорил своим друзьям, что в ней было почти невозможно дышать. Настолько невыносимую среду, что один из лучших учёных своего поколения предпочёл собственноручно оборвать свою жизнь в возрасте 51 года, когда карьера у светил науки только входит в расцвет.

#истории #чернобыль #лонг