К ужину

Жанр: хоррор.
Время чтения: 8 минут.

— Почему за окном все время дождь?

Женщина не ответила, продолжая помешивать бурчащее в кастрюле варево. Мальчик слез с подоконника и подошел к женщине. Кастрюля, стоящая на плите, больше походила на маленькую бочку, до того огромной она была. Ее серебристые бока напоминали мальчику о цистернах нефтехранилища, которые он видел недавно из окна автомобиля. Запах наваристого супа приятно поддразнивал, хотя мальчик и не хотел есть. Он шумно втянул носом воздух, зажмурив глаза, а затем решительно подергал за платье.

— Ба, почему кастрюля такая большая?

Женщина, не оборачиваясь, свободной рукой ласково потрепала его за волосы. Мальчик засмеялся, проскользнул под рукой и отпрыгнул в сторону, ожидая продолжения игры. Но бабушка была занята.

— Ба, ну почему она такая большая? Мы же никогда столько супа не съедим! Ба!

Он настойчиво подергал ее за подол, и она обернулась. Ее лицо, испещренное морщинами, нравилось мальчику. Он видел других стариков и старух, и невольно сторонился их, боясь, что эта дряблость, потухший взгляд и шаркающая походка передадутся ему так же, как насморк или ангина, которым иногда болели его дворовые друзья. Но ее лицо было совсем другим: как будто над молодым лицом поработал резчик по дереву, стараясь через сетку мелких морщин выразить силу, опыт и мудрость. Ему нравились ее глаза, огромные голубые глаза, настолько большие, что он каждый раз искал в них свое отражение. Она улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ. Ему нравилась ее улыбка, и пусть губы были совсем тонкие, не как у мамы, зато появлялись забавные ямочки на щеках.

— Мы-то, и не съедим? Скажешь тоже…

— Но ведь очень много.

Она обняла его за плечи и притянула к себе. Мальчик обнял ее за талию, чувствуя под ладонями тяжелую, грубую ткань ее старомодного платья. Оно было серым, передник — коричневым. “А мама всегда носит цветное”, — заявил он ей, когда только приехал. “Цветастое”, — поправила его бабушка, и он принялся с ней спорить, заявив, что цветное — это о цветах. Он обожал спорить.

— А ты ешь каждый день. Или не каждый?

— Каждый!

— Значит, съедим.

— Но я ведь немного ем.

— Понемногу и съедим.

Удовлетворенный ответом, он вновь отошел к окну. Бабушка отошла от плиты к столу и принялась шинковать травы, то и дело стряхивая с доски в большую хрустальную салатницу.

— Ненавижу дождь, — буркнул мальчик, отворачиваясь от окна. Он сложил руки перед грудью и надул губы, о чем-то задумавшись. Она стояла к нему в профиль, высокая, стройная, ее седые волосы были собраны на макушке в тугой пучок. Он как-то спросил ее, правда ли, что ее волосы сделаны из серебра. Она засмеялась — она редко смеялась! — и ответила, что тогда ее волосы были бы холодными, как и всякий металл. Он пощупал пучок волос на ее макушке, мягкий и совсем не холодный, и нехотя согласился с ней.

— Ну и зря не любишь, — сказала она, не отрываясь от работы.

— Нет, не зря. Я гулять хочу.

— Пойди, погуляй.

— Нее… Ба, когда он пройдет?

— Завтра.

— Завтра?! Так долго… А можно сделать, чтобы он прошел сейчас?

— Можно.

— А как?

— А ты поверь, что он закончился. Сильно поверь.

Мальчик уставился на нее, широко раскрыв глаза. Мама никогда не говорила ему ничего подобного. Неужели все настолько просто?

Он зажмурился, от усердия смешно надувая щеки. Он представил поляну, залитую горячим, ярким солнечным светом. Яркую траву. Стрекозу, такую быструю, как молния… За окном грохнуло. Раскат грома застал его врасплох, он, ойкнув, отскочил от окна. Вздохнул. Мелкий дождик превратился в ливень, забор и деревья были едва видны — как размытые силуэты.

— Не работает…

— Значит, не верил, — ответила бабушка.

— Нет, верил!

— Почему тогда за окном дождь?

Мальчик задумался, перевел взгляд с лица на ее руки. Половина салатницы уже была занята травами, теперь она резала извилистый корень, бежевый, с белой середкой. Блестящий и твердый, он едва поддавался ножу, но бабушка отхватывала дольку за долькой. “Наверное, я бы не смог. Она очень сильная”, — подумал он.

— Может быть, ты попробуешь поверить?

— Не выйдет. Я люблю дождь. Нельзя прогнать то, что любишь.

— Да? Значит… мама не любит папу?

Бабушка замерла, медленно повернулась к нему, отложила в сторону нож.

— Иногда все сложнее, — ответила она после паузы.

— Как это?

— Тебе лучше спросить у папы.

— А он скоро придет?

Бабушка бросила взгляд на часы. Зеленые цифры на здоровенном табло показывали половину седьмого. Мальчик уже знал, что это часы со старого вокзала. Бабушка не любила мерный тик часов. Но любила стук капель дождя по крыше. Мальчик не знал, как объяснить эту странность.

— Я ведь тебе говорила, он будет к ужину.

— Я хочу есть. Давай ужинать?

— Все хотят. Придется потерпеть.

— Не люблю терпеть!

— А придется.

Мальчик уселся на табуретку, недовольно поджал губы. Большие зеленые точки между цифрами мигали, отсчитывая секунды, но каждая длилась целую вечность. Он облокотился на стол, подперев щеки ладонями. Бабушка закончила с салатом и погасила огонь под кастрюлей. Вытащила из-под стола большой эмалированный тазик, больше похожий на круглую ванночку. В первый день мальчик уговаривал бабушку наполнить его водой: ему хотелось разыграть морское сражение. Она отказала таким тоном, что он больше не пытался просить.

Бабушка вытащила две глубокие тарелки, две ложки, пару салфеток, большую и маленькую. Положила на край стола нож, узкий, как пика.

— Ба, я же аккуратно ем! — проворчал мальчик. — Ну зачем мне такая салфетка? Она не успела ответить: в сенях громко хлопнула дверь, и мальчик сорвался с места.

— Папа приехал!

— Ну-ну, не торопись, — засмеялась бабушка, поймав его за руку. — Погоди. Ну-ка, посмотри на меня.

Он остановился, едва не подпрыгивая от нетерпения, она поправила ему прическу, смахнула соринку с плеча, без замаха ударила в сердце. Нож вошел почти по самую рукоять, мальчик вздрогнул, глаза расширились и остекленели. Придерживая его под руки, она аккуратно уложило тело в тазик.

Входная дверь оглушительно хлопнула, и в прихожей послышалось невнятное бормотание. Она поспешила туда.

Он стоял, заслонив собой дверной проем целиком, и почти подпирал потолок головой. Волосы спутались, по кожаному пальто сбегали струйки воды. Невнятное бормотание прервалось: он посмотрел на нее с прищуром, спросил:

— Есть?

— Есть.

— Хорошо.

Стащил с плеча увесистый мешок, осторожно положил возле обуви. Прошел на кухню, не раздеваясь, оставляя за собой цепочку грязных, мокрых следов. Шумно втянул носом воздух, довольно крякнул, забормотал. Она даже не пыталась понять, что он шепчет: все прошлые попытки провалились, а он, кажется, даже не замечал этого за собой.

Он принялся рыться в ящиках шкафа, пытаясь найти черпак. Нашел, обжигаясь и мыча от удовольствия, принялся хлебать прямо из кастрюли. Она топнула, уперев кулаки в бока:

— А ну, прекрати!

Он обернулся, буравя ее злым взглядом, но все-таки бросил черпак в кастрюлю, расплескав суп, и уселся за стол, на ту же табуретку, на которой минутой раньше сидел мальчик. Табуретка жалобно скрипнула под его весом, он нависал над столом, как гора, сжимая в кулаке казавшуюся крохотной ложку. Она быстро разлила суп по тарелкам: себе — половину миски, ему до краев, и ухитрилась донести до стола, не разлив ни капли.

— Начинай без меня.

Но ему и не требовалось приглашений, он уже жадно жрал, чавкая и отдуваясь, одобрительно бормотал между глотками.

Она обошла стол, подняла тазик. Ее глаза заблестели, когда она почувствовала запах крови. Красное, влажное пятнышко на груди было совсем маленьким, обнимало тонкое лезвие.

Она спустилась в погреб. Ногой открыла дверь. Обычно на ней висел амбарный замок, но она сняла его пару часов назад. Здесь было холодно, темно и сыро. Поставив таз под крюком, торчащим из потолка, она принялась за работу. Каждое ее движение было отточено многократными повторениями, так что управилась быстро. Замерла, прислушиваясь к журчанию струйки, стекающей в тазик.

Она закрыла за собой дверь погреба, нервно облизнула губы. Ужасно хотелось есть. Почти бегом поднялась по крутой лестнице.

Он стоял у плиты, сливал оставшийся суп в бидон.

— Мог бы и подождать, — буркнула она, садясь за стол перед своей миской. Он не ответил. Его губы продолжали шевелиться, но она не слышала ни единого звука. Он ушел, не прощаясь, прижимая бидон к груди, как ребенка, и оставляя за собой цепочку грязных следов. Она закончила с трапезой и вернулась в прихожую, захватив с собой нож. Присела на корточки перед мешком, рассекла узел веревки.

Внутри была девочка. Курносая, конопатая, с мягкими, светлыми волосами, взлохмаченными, раскиданными по грубой ткани мешка. Она лежала на боку, поджав ноги к груди, ладонь — под щеку. Женщина вытащила ее наружу, отнесла в комнату и уложила на кровать. Легонько похлопала по щекам. Девочка сморщила и открыла глаза.

— Здравствуй, — сказала женщина.

— Здрасьте, — ответила девочка, приподнимаясь на локте. Она принялась озираться, села на кровать, но женщина приказала:

— Перестань. Посмотри на меня.

Она послушалась. Ей явно хотелось что—то спросить, но тетя выглядела такой строгой…

Они смотрели друг на друга, глаза в глаза. Девочка начала дышать чаще. Ей хотелось закрыть глаза, но еще сильней — смотреть неотрывно. Она никогда не видела таких глаз. Большие, блестящие, ярко-голубые… ей казалось, что она видит в них свое отражение, но она никак не могла рассмотреть его и вглядывалась все сильнее. Женщина подалась вперед, ее лицо оказалось совсем близко, взяла девочку за плечи. Девочка всхлипнула, в глазах выступили слезы. Она никак не могла рассмотреть свое отражение. Она сжала зубы, напряглась, продолжая пытаться, и сама не заметила, как перешла черту. Спазм сковал ее тело. Мышцы ее лица будто оцепенели, складываясь в гримасу страшного напряжения, глаза были широко открыты. Ей было душно, она тонула в ее голубых глазах, легкие горели огнем. Ей стало страшно, она попыталась закрыть глаза, но тело больше не слушалось. Захваченная чужой волей, она продолжала смотреть.

Женщина моргнула.

Девочку отпустило. Она повисла у нее на руках, безвольно опустила голову на плечо. Глаза были полуприкрыты, уголки рта опущены вниз. Она не чувствовала своего тела, в голове — ни единой мысли.

— Посмотри на меня.

Девочка подчинилась. Ее сознание, очищенное от мыслей, принимало каждое слово как свое собственное.

— Зови меня бабушкой, — сказала женщина.