Круговорот

Рассказ, примерное время чтения – 10 минут

В конце этого тоннеля не было света, да и самого конца не было видно. Как и начала. Что за место, где оно располагалось и как отсюда выйти, – ответов на эти вопросы старуха не знала. Она просто шла куда-то и чувствовала, что с каждым сделанным шагом, куда бы он ни был направлен – вперёд, назад или в сторону, – стены склоняются над ней, давят, а их тяжёлые, недобрые взгляды буравят её из-за границы, на которой свет боролся с тьмой. Сражение шло неровно, и крошечное лучистое облачко в её руке то разрасталось, то снова съеживалось. Огонь пытался отвоевать себе место, но тьма била его, раз за разом заставляя отступать, возвращаться на исходную позицию и даже дальше, так, что после каждой попытки он немного, на чуть-чуть, но уменьшался. Парафиновый столбик, его поддержка и опора, был искривлён и согнут, словно человек, которой сгорбился под тяжестью прожитых лет; на боках застыли, наслаиваясь друг на друга, мутные потёки; а верхушка, у горящего фитиля, оставалась зыбкой и меняла свои формы с каждой проходящей минутой. Свеча таяла, сдавалась под натиском тьмы, и не было в мире силы, способной продлить её угасающую жизнь.

Крупная капля, созданная погибающим, голодным и оттого безудержно и жадно пожирающим парафин огнём, сорвалась с края верхушки и вцепилась в морщинистый палец с крупными, неестественно увеличенными суставами. Её прикосновение обожгло, и старуха зашипела. Голос не отразился от стен, находящихся, кажется, совсем рядом, а будто впитался в них, не оставив ничего, даже намёка на память о собственном коротком существовании. Старуха вгляделась во тьму, напряжённо, с ожиданием. В её выцветших, слегка мутных глазах плескалась злоба. Она и раньше не могла похвастаться добродетельностью, а сейчас, когда ничего не могла не то что сделать, но хотя бы увидеть, её характер портился, становился всё более скверным, меняясь так быстро, словно гляделки с тьмой ускоряли бег времени.

Ничего. Кромешный, угольно-чёрный полог скрывал и звуки, и движение, и если за ним что-то было, то узнать о нём, пока оно само того не захочет, вряд ли получится. На всякий случай старуха взмахнула рукой с зажатой в костлявом кулаке свечой. Огонь затрепетал, задёргался под силой обрушившегося на него воздуха, чуть не погас, но всё ж выровнялся и продолжил трапезу. Тьма стала гуще, надвинулась, словно её возмутила проявленная строптивость и столь непочтительное отношение. Перед ней, великой и древней, как сама жизнь, – и огарком махать?! В её глубине обозначились шорохи, невнятный шепоток, слабые, но отчётливо различимые шлепки. Неожиданно громкий скрежет больно ударил по небольшим, с вытянутыми мочками, старушечьим ушам, ввинтился в них, словно намеревался пробраться внутрь черепной коробки, – и отступил. Прозвучавший за ним стук металла по камню походил на канонаду на поле брани; он гремел и грохотал где-то в отдалении и быстро приближался, а потом будто прыгнул: раз – и буйство уже за спиной старухи, два – и оно затихло, поглощённое расстоянием и темнотой.

Наступившая следом тишина показалась слишком громкой. Из-за быстрого перепада в ушах появился монотонный тонкий писк, вызывающий воспоминания о ночных комариных пиршествах, которые просто не могут происходить в безмолвии – мелким кровопийцам обязательно надо помучить жертву, доставить ей нервные и моральные страдания и лишь затем, вволю натешившись, отведать кровушки; сами уши словно забили ватой или прикрыли ладонями, и пусть в этом странном месте почти не было нормальных звуков, старуха чувствовала, как всё, что она может услышать, дойдёт до неё непременно в смазанном, скомканном виде, и потому она будет ощущать себя оглушённой.

Пока старуха напрягала слух, как незадолго до этого вглядывалась за границу света, тьма, видимо не желая повторяться, изменила тактику. Вдоль пола прошелестел лёгкий ветерок, и к худой ноге, с её одряхлевшими мышцами и сухой тонкой кожей, прикоснулись чьи-то коготки и одним росчерком оставили на икре болезненные порезы. Старомодное платье, пропитанное плотным, густым запахом лежалой вещи и дурным ароматом нафталина, не защитило, хоть и доставало до щиколоток. Для невидимой лапки с коготками его словно не существовало. Старуха дёрнула ногой, с запозданием пытаясь пнуть не пойми кого. От резкого движения её редкие седые волосы растрепались, и она снова зашипела, то ли от досады, что не попала, то ли от боли, то ли от всей ситуации в целом, от положения, в котором она оказалась, от его малого понимания и неприятия. В слабом и тусклом свете черты её лица заострились, щеки запали, нос, наоборот, вытянулся вперёд и немного вниз, словно пытался встретиться с бескровной верхней губой, а она в свою очередь чуть приподнялась, обнажая пожелтевшие короткие зубы. Сейчас, продолжая шипеть, старуха напоминала потрёпанную облезлую кошку, которая всё ещё хорохорится в память о былых днях, но уже слишком устала и ослабела, чтобы представлять реальную угрозу.

Сама ли тьма решила воспользоваться замешательством, или её помощник, тот самый обладатель коготков, который, возможно, в ней скрывался, или что другое, неизвестное, но момент не был упущен: свеча словно выпрыгнула из скрюченных пальцев, и лучистое облачко огня, покачиваясь, стало удаляться. Казалось, оно поплыло в густой темноте само по себе, без помощи, и что так и должно быть, было раньше и будет всегда, – вот только старуха-то не успела позабыть, что ещё мгновение назад оно было у неё в руках, и порезы всё ещё кровоточили, и тяжёлые взгляды никуда не исчезли. Она хотела, но не успела перехватить свечу, и, не желая оставаться в непроглядном мраке, бросилась за ней и создаваемым ею светом, уже успевшим изрядно померкнуть.

Бежать было непривычно и трудно. В какое-то мгновение ноги отяжелели, налились дополнительным весом, как если бы на них повесили свинцовые пластины; грудь защемило, стиснуло, схватило и будто бы бросило со всей силы на угол, сбивая дыхание и выдавливая остатки воздуха из лёгких; в бок словно воткнули раскалённую острую спицу и безжалостно закрутили и задвигали туда-сюда; в горле пересохло, засаднило, язык онемел и безвольно лежал в ожидании хотя бы пары капель воды; а стены всё нависали, давили, сжимали пространство вокруг. Воздух сгустился, им стало тяжело дышать, и приходилось широко открывать рот и силой закидывать его в себя, словно какой-нибудь уголь в топку. Старуха ненавидела его. И разлившуюся кругом тьму, и бесконечные стены, и предавший её огонь, – все они были ей одинаково противны, раздражали, вызывали гнев и неприязнь. Злые чувства ворочались в груди, словно комок ядовитых змей, скручивались, переплетались, жалили друг друга, умирали и снова рождались. Они беспрестанно двигались, их энергия передавалась старому, слабому телу, и старуха продолжала бежать, хотя давно уже выбилась из сил.

На очередном шаге что-то кольнуло в сердце, перед глазами запылали чёрно-жёлтые круги, пёстрые точки по краям глаз, на периферии, зашевелились – несмело, с оглядкой, но они начали приближаться, чуя, что пора, что пришло их время, – нога подкосилась, и старуха, инстинктивно выставив руки перед собой, рухнула на пол, больно, до крови, ушибив колени и ладони. Она стояла на четвереньках и затухающим взглядом смотрела на уменьшающийся огонь. Он вроде был так близко – только руку протяни, а вроде и далеко – не достать. Уж не тот ли это свет в конце тоннеля, маяк в ночи, путеводная звезда, которая приведёт... куда?

Крепкая рука с поросшими чёрным волосом пальцами ухватила пустоту – женщина повела в сторону обнажённым полным плечом и избежала объятий. Желанного обоими прикосновения не случилось и на этот раз – игра продолжалась. Она – раскрасневшаяся, хохочущая – делала вид, что убегала, он – с лёгкой улыбкой на лице и блестящими глазами – как будто догонял. Оба прекрасно знали свои роли, вжились в них и получали наслаждение от каждого движения. Мужчина повторил попытку: так же, как и секунду назад, плавно и без спешки протянул руку, но уже чуть выше, чтобы дать спутнице больше пространства для манёвра. По блеснувшим озорством глазам понял, что она без труда его разгадала и знает, чем ответить. Женщина ахнула, выбрав такую тональность голоса, что на щеках мужчины вспыхнул румянец, поднырнула под вытянутую руку и, быстро перебирая ногами, отошла на несколько шагов, оказавшись за его спиной и немного сбоку, почти вплотную к обитой зеленоватым штофом стене.

Закушенная нижняя губа, взгляд с поволокой; во время всякого разговора или в минуты смеха в её чарующем, с хрипотцой, голосе проскальзывали нотки страсти – но не всегда, а – удивительное совпадение! – точно в те моменты, когда он приближался и смотрел своими внимательными чёрными глазами в её глаза; и от этой близости её дыхание учащалось, а перетянутая и приподнятая корсетом пышная грудь начинала вздыматься и опускаться, – без сомнения, женщина знала, чего хочет от мужчины, как будет вести себя с ним и что он будет делать с ней. Покачивая бёдрами под свободно ниспадающим белым платьем, она отступила на пару шагов, оголила второе плечо и, прислонившись спиной к стене и ощутив кожей прохладу шёлковой ткани, протянула левую руку – ладонью вниз, ровные пальцы слегка опущены, – давая понять, что готова. Глядя в её ярко-голубые и чистые, словно два кусочка весеннего неба, глаза, мужчина подошёл, осторожно и нежно подхватил её кисть своей, коснулся губами тыльной стороны и повёл женщину по коридору, вдоль увешанных полотнами и гобеленами стен к резной двери спальни.

Едва женщина перешагнула через порог, её возбуждение и веселье замерли, как мыши, услышавшие мягкую поступь кошачьих лап. На окнах – тёмные портьеры, на кровати – тёмное постельное бельё, на полу – тёмные ковры, стены – и те тёмные! При этом комната была хорошо освещена: по углам стояли массивные фигурные канделябры, между ними – одиночные свечи на медных подставках, – но свет не давал тепла, не разгонял мрак, а словно бы усиливал его, собирая и объединяя изначально слабые тени в бесформенные пятна, казавшиеся физически плотными, живыми.

Нахлынула тревога. Женщина хотела отступить, вернуться в коридор с его светлыми стенами, вышитыми гобеленами и такой приятной на ощупь тканью, но мужчина обхватил её рукой за талию и подтолкнул вперёд, к стоящей у окна кровати. Как порхающий мотылёк, привлечённый светом в бутылке, влетает узкое горлышко, так и она сделала шаги, возможно отделившие её от свободы. Всё более поддаваясь непонятному для неё волнению, женщина сжала свои маленькие ровные пальцы в кулачки, приложила их к груди, пытаясь унять возникшую дрожь, и обернулась к мужчине. Она смотрела на него, и в её взгляде застыл вопрос. Ей было необходимо – она чувствовала: жизненно важно – узнать, что происходит в этой комнате и отчего здесь так тяжело и тягостно находиться.

Мужчина не ответил: он смотрел выше и дальше того места, где она стояла. Женщина проследила за направлением его взгляда, повернулась обратно и увидела, как из-за портьер показалась девичья голова вместе с шеей и плечами. Те же завитые рыжеватые волосы, та же белая кожа, круглые румяные щёки, глаза цвета весеннего неба – женщина словно смотрела в зеркало. Незнакомка оказалась её точной копией. Всё ещё скрываясь своею большей частью, она вытянула руку из-за плотной ткани. Ах, какой знакомый жест! Смесь удивления и испуга поднялась в душе женщины, и она, невольно приоткрыв рот, отступила на шаг. Мужчина же, наоборот, без опасения приблизился к незнакомке, двумя сомкнутыми пальцами – указательным и средним – убрал выбившийся из её причёски локон волос за небольшое и аккуратное розовое ушко, повёл руку ниже, обхватил за шею и, притянув к себе, поцеловал в губы.

Когда он отошёл, началась метаморфоза. Лицо незнакомки стало вытягиваться, нос сплющивался и расползался, ноздри округлялись, увеличивались и наползали на рот, сам рот расширялся, а вместе с ним росли, укрупнялись зубы, покрываясь желто-коричневым налётом. Глаза разъехались по сторонам головы, помутнели, словно их покрыло одно большое бельмо. На том, что совсем недавно выглядело лицом, прямо из кожи проступила короткая светлая шерсть. Хотя нет, не светлая – седая!

Инстинкт самосохранения трудно перебороть: чем ближе подходит опасность, чем большей силой она обладает в сознании того, кто ей подвергается, и чем труднее, кажется, её избежать, тем сильнее хочется жить. В такие минуты осознание собственного бессилия открывает дверь ему – страху. Сначала он протискивается в комнату души бочком, с осторожностью и стеснением, но чем шире открывается дверь, тем вольготнее он себя чувствует, и в один момент окончательно становится собой, разваливаясь в кресле по центру комнаты. Уже не гостем – хозяином.

Дрожащими руками женщина схватила себя за голову, вцепившись так, что на коже под подушечками пальцев образовались ямки, а по краям ногтей, под ними, проступили широкие светлые полосы. В её остановившихся глазах плескался настоящий ужас, рот открывался и закрывался – частые судорожные движения. Она хотела закричать, но что-то незримое сомкнулось вокруг её груди и горла, и всё, что ей удалось, – это издать слабый, не громче шёпота, хрип. Шаг назад. Ещё один. Женщина почувствовала чьё-то горячее дыхание, совсем близко, у самой шеи; руки задрожали сильнее, и когда она повернулась – медленно, через силу, преодолевая себя, – на какое-то мгновение ей показалось, что живые тени и слепая лошадь – это простое помутнение, что на самом деле ничего не случилось. Перед ней стоял мужчина, смотрел на неё своими внимательными глазами и едва заметно улыбался. Как и раньше. Но мгновение прошло, и мужчина открыл рот, вывалил длинный, ниже подбородка, язык и сильно толкнул женщину в грудь ладонью. Его руки и лицо успели покрыться рыжей шерстью, уши вытянулись вверх и заострились, надбровные дуги увеличились, нависли над глазами, превращая их в два глубоких чёрных колодца.

Женщина упала спиной вперёд – и точно на кровать, коснувшись лопатками дальнего края. Её голова мотнулась вниз, полные руки свесились. Как-то вскользь, отстранённо, она отметила, что постельное бельё изменилось и теперь сверкало чистейшей белизной, в цвет платья, что было на ней. Мысль споткнулась о странную тяжесть, женщина подняла голову и увидела небольшое лохматое существо, которое сидело прямо на ней, на корточках, и с мерзкой, пакостной ухмылкой и вожделением в крошечных глазах смотрело на её округлую грудь. С его мокрого длинного языка, который, верно, не помещался во рту, стекала ниточка слюны. Существо склонилось, коснулось языком оголённой кожи и повело им вверх, от груди к шее. И тут женщину прорвало: она закричала дико, истошно, громко, вкладывая в свой крик все силы, превращая его в настоящий вопль. Попыталась столкнуть существо, но оно оказалось тяжёлым и твёрдым, словно было вытесано из камня. Отчаяние захлстнуло женщину с головой, и её новый крик раненой птицей взлетел вверх, ударился о тёмный потолок, отразился от стен и пола, достиг выхода из комнаты – и тут дверь сама собой захлопнулась, отрезая от стороннего наблюдателя происходящее, оставляя ночных охотников наедине с жертвой; а вместе с этим одиночным хлёстким стуком, похожим на завершающий удар молотка – этот поцелуй отполированного стального бойка и матовой, с тонкими выпирающими линиями, неровной округлой шляпки, что вгоняет последний гвоздь в деревянную крышку, – оборвался и крик.

– Мама!

Девочка резко села на кровати, машинально сжимая и комкая одеяло, которым была укрыта. Она часто и неглубоко дышала, смотрела прямо перед собой широко открытыми глазами, её лицо покрывала испарина. В голове мелькали образы: злые и добрые, чёткие и смазанные, безобразные и благородные, обыденные и странные – они все смешались в кучу и медленно затухали, становились эфемерными, нереалистичными.

В комнату вбежала женщина, босиком и в ночной рубашке, щелкнула выключателем, и на потолке, как маленькое солнце, загорелась лампа под круглым плафоном молочно-кремового цвета. Свет ударил по глазам, но вместе с тем разогнал тени, оттолкнул тревогу и словно поставил купол, стремясь защитить находящихся внутри людей, уберечь их от неожиданностей и опасностей внешнего мира. Под его строгим взглядом женщина села на кровать, обняла девочку за худые плечи, крепко прижала к себе и, покачиваясь с ней на пару, гладила её влажные от пота волосы и шептала ласковые слова, успокаивала.

– Ну-ну-ну, – приговаривала она, – всё хорошо...

И ведь правда становилось хорошо. Девочка чувствовала нежность и душевное тепло, которые проникали в неё через объятия и прикосновения прохладных мягких ладоней и несли с собой спокойствие, наполняли уверенностью. Она закрыла глаза и представила, что стоит на небольшом крепком кораблике. У него были высокие борта, выкрашенные белым, и красная полоса... Нет, две красные полосы. Они шли от носа до кормы, параллельно воде и друг другу. На одном борту висел оранжевый спасательный круг, на втором – тёмно-коричневый якорь. И ещё был мотор, но сейчас он не работал, и кораблик качался на лёгких волнах. Вокруг, куда ни глянь, одно только синее море, чистое небо и крики чаек вдалеке.

Из коридора донеслись знакомые шаги – размеренные, немного шаркающие и осторожные, словно идущий знал, что его всё равно услышат и не собирался соблюдать полную тишину, но вместе с тем не хотел привлекать внимание излишним шумом. Половица у порога в комнату скрипнула, и женщина сказала:

– Смотри, вот и отец пришёл.

– Отетс-с, – прозвучало шепеляво, с присвистом.

А вот голос знаком не был! Девочка вздрогнула и посмотрела в сторону двери. На пороге стоял её отец, внешне он выглядел так же, как и всегда, вот только его язык оказался ужасно большим, прямо... прямо как у того рыжего существа! Воображение само дорисовало вытянутые уши, страшную улыбку, недобрый взгляд из-под нависающих бровей. Перед девочкой, словно наяву, возник пугающий образ. Она оглянулась на мать, увидела её побелевшие и помутневшие глаза – глаза, которые увеличивались, словно их что-то толкало, выдавливало изнутри, – и, склонив голову, ссутулившись, зажмурилась и закрылась руками.

Кажется, к ней кто-то прикоснулся; наверное, её толкнули или подняли и уронили, – девочка не хотела понимать, что происходит с ней и вокруг неё. Она жмурилась что было сил, но даже так, сквозь выступившие слёзы, закрытые веки и руки, увидела какой-то свет. Он разгорался всё ярче, и в нём плавали предметы, чьи контуры постепенно истончались и размывались. И тогда девочка услышала, будто со стороны, свой собственный крик – начавшись как обычно, он быстро менялся, становясь всё более пронзительным, самозабвенным, бессвязным, захлёбывающимся. На самой высокой ноте предметы исчезли, осталось одно только сияние, и в этом тёплом, на удивление уютном и, главное, не пугающем свете без теней крик смазался, стал его естественной частью и продолжением, смешался с другими звуками, словно встретился со старыми добрыми друзьями, и они подхватили его, прижали к себе, закружили. Его давно ждали, ему были рады. И пусть они понимали, что это не навсегда, что однажды он уйдёт, как случалось уже не одну сотню раз, но маячащая на далёком горизонте разлука не уменьшала их маленького счастья. Не так много им было отпущено времени, чтобы предаваться унынию и грусти.

#конкурсрассказов