Лабиринт
Похоже, я брожу здесь уже давно.
Взгляд привык к темноте.
Коридор узок, двое не разойдутся. Стены черны и покрыты белёсыми пятнами: плесень или пепел. Потолок скрыт мглистой дымкой. Она может скрывать что угодно — райские створки или щербатую кладку оссуария. Или бездну.
Ноги ноют. Колени гудят. То и дело я натыкаюсь на тупики, разворачиваюсь и бреду назад. Метки ставить нечем, а память прохудилась как рваная рубашка.
Кто я? Что здесь делаю? Как сюда попал?
Я знаю лишь одно: в лабиринте есть кто-то ещё. Другой путник. Или Минотавр. Отощавший, одряхлевший, мечтающий сожрать меня, но потерявший нюх и звериную прыть. Мне хватит сил одолеть его, хотя я изнываю от жажды и голода.
Сколько человек может протянуть без воды?
Коридоры однообразны. Монотонное пространство отупляет. Как ни стараюсь, не могу вспомнить своё имя.
Я нахожу его или он меня?
Жалкое подобие Минотавра вышаркивает из-за угла. Мне кажется, что это галлюцинация, порождённая однообразием лабиринта.
Он возвышается надо мной на три головы. Тянет ко мне исхудавшие лапы. Когти обломаны и стёрты.
— Ты, — хрипит оно. — Стой.
Сил на побег нет. Только на отчаянную драку.
Душа опустела. Придётся убить монстра? Хорошо. Решимость густой плёнкой покрывает меня, пробирается в каждую трещину и скол. Я — чайка, облитая мазутом. Облако, отравленное сигаретным дымом.
— Чего тебе?
— Ты... умрёшь. Здесь.
Существо сипит и тяжело дышит.
— И?
— Могу. Вывести. За плату.
Шлёпаю себя по карманам.
— Я пуст, приятель.
— Мясо.
— Мясо?
— Плоть.
Озарение созревает долго, плод отдаёт на вкус могильными червями и гнилью.
— Ещё чего. Думаешь, сможешь меня одолеть?
— Нет, — существо качает головой.
— Тогда пошёл...
— Выход.
— А если обманешь? Я ослабею, ты меня сожрёшь.
— Нет. Клятва...
Уверен, если прислушаться, можно услышать как туго проворачиваются шестерёнки в моей отупевшей грязной башке. Проходит целая вечность.
— Я тебе не верю.
— Надежда. Без меня. Её нет.
Он прав. Чертовский прав.
— Клянёшься?
— Кля... нусь. Выведу. Тебя. Отсюда, — сипит чудовище.
— По рукам.
Мы не спрашиваем имён друг друга. Своего я назвать бы и не смог. Кто знает, может, Минотавр тоже.
Подойдя ближе, чудовище предлагает выбрать: рука или нога.
Нога. Если придётся драться, я предпочту отбиваться кулаками, а не пинаться.
— Не. Шевелись.
Я ложусь. Чудовище намечает линию повыше колена единственным уцелевшим когтем. Грозное оружие. Может, в драке он вскрыл бы мне брюхо раньше, чем я одолел бы его. Вблизи смрад твари невыносим. Чудовище подставляет свою руку.
— Кусай.
Какой бред.
— Режь, — говорю я и впиваюсь зубами в грязную кожу.
Вонь наполняет ноздри. На языке привкус грязи, плесени и грибов. Коготь легко вспарывает кожу и мышцы. Тварь орудует умело.
Довериться клятве чудовища — какой идиот! Оно сейчас оттяпает мне ногу, поест и накинется на то, что останется. А я уже теряю сознание. Как непроходимо глупо доверять какой-то тва...
*
*
*
Я прихожу в себя.
Чудовище!
Я слышу чавканье. Моя нога. Взгляд падает вниз, на крепко перемотанную культю. Крови нет. Боли тоже. Но я всё ещё чувствую конечность. Даже то, что чудовище невдалеке с громким хрустом раскусывает кость не помогает мне убедить собственное тело в том, что ноги больше нет.
— Вкусно, — говорит чудовище. Его глаза светятся жёлтым. Раньше я этого не замечал. Его урчащий голос прокатывается по коридору, упруго ударяет в моё покалеченное тело.
— Приятного аппетита. Ты перевязал меня?
— Да.
— Кровь... боль...
— Я как следует вылизал рану.
Меня передёргивает. Его язык касался меня. Он склонился к обрубку, раскрыл мерзкую пасть, вывалил язык и приложил его ко мне, к кровоточащей ране, к фонтанирующей моей кровью...
— Эй! ЭЙ!
— Тише. Лабиринт не любит криков.
— Что?!
— Лабиринт не любит криков.
— Он... живой?
— Да. И нет, — отвечает чудовище, чавкая. — Отчасти. Пора идти.
Чудовище нависает надо мной. От одышки не осталось и следа. Я не вижу его морду, мешают воняющие псиной густые космы. Оно помогает мне встать.
— Пора идти.
Мы идём. Время тянется, секунды наваливаются одна на другую. Чудовищный кадавр времени проходит через меня, пока я скольжу взглядом по чёрным стенам, вымазанным пеплом.
Чудовище просит вторую ногу.
Я ругаюсь, плююсь, но соглашаюсь. Ему не хватит сил довести меня до выхода без еды.
Без ног я чувствую себя очень лёгким. Минотавр закидывает меня на закорки, а я обвиваю его шею руками. Выход где-то рядом. Мы идём несколько дней или месяцев.
Оно просит руку.
Я соглашаюсь.
Цепляться одной рукой за шерсть тяжело, поэтому оно несёт меня. Как младенца. Его объятья нежны и полны заботы. Мы идём несколько месяцев или лет.
Оно просит вторую руку.
Как я могу отказать?
— Здесь, — наконец говорит оно.
Из стены торчат примитивные скобы из грубо обработанного металла. Лестница вверх. Впрочем, что там, на другом её конце, неизвестно. Может, глухая стена? Или люк, сквозь который я мог бы протиснуться, останься у меня пара рук? Но добрался бы я сюда без Минотавра?
— Ха... ха... ха-ха... ха…
Добрался бы, если бы не скармливал чудовищу свои конечности?
— А-ха-ха-ха-ха-ха...
Мы хохочем в унисон. Голоса сливаются в один, разносятся вперёд и назад по Лабиринту.
— Мне придётся съесть тебя, чтобы выполнить клятву.
— Кон... нечно.
Я понимаю, как оно меня освободит. И опять смеюсь. Смеюсь, пока мгла с потолка медленно поглощает меня...
Хранитель лабиринта вытирает губы и сыто отрыгивает. Останки Лабиринт уничтожит сам, развеет пылью, которая осядет на чёрных стенах. У монстра есть несколько часов, чтобы добраться до Дыры.
Дыры, что он приспособил под отхожее место.
Архитектор Лабиринта оставил Дыру как злую шутку над хранителем. Всё, что попадает в крошечное отверстие оказывается снаружи. Кроме хранителя, потому что Дыра слишком мала для него. Иногда из Дыры доносится плеск волн, задувает свежий ветер. Тогда хранитель просиживает у неё долгие часы, стараясь запомнить запахи: морской соли, полевых цветов, гниющего мяса, хвои. Хранитель уверен, что Лабиринт перемещается, хотя и не ясно каким образом.
Живот урчит.
Время отправить очередного пленника наружу.