Шепот вовне

“Грех - это попытка проникнуть в райские кущи через черный ход, вскрыв замок ржавой вилкой. Небоскреб сияет в лучах восходящего солнца подобно бриллианту, но каждый новый этаж, по сути, ступенька на эшафоте Вавилона наших дней...”

Знакомые строчки.

Клинт судорожно вдохнул затхлый воздух и попытался выпрямиться. Одеревеневшее тело двигалось рывками — так дергаются старые марионетки с оборванными нитками. Сквозь пелену привычной вони гниющего ила, моторного масла и кислой капусты в нос ударил резкий запах аммиака. Мужчина закашлялся и закачался на стуле, слепо шаря руками в поисках опоры. Затем согнулся и опорожнил содержимое желудка прямо на дощатый пол. И сидел так до тех пор, пока внутренности не перестали ходить ходуном.

Он пил… два дня? Три? Здесь, на побережье, время текло иначе. В конце октября небо до горизонта заволакивала пелена густого, тяжелого тумана. Луна и солнце одинаково тускло светили сквозь это белесое марево, отчего сутки сливались в вереницу унылых сумерек. Ветер менялся, и лодочная станция закрывалась до весны. Все, что должен был делать смотритель — стеречь инвентарь и выполнять ряд простых, рутинных обязанностей: чистить слив, мести полы да раз в неделю проверять подвал. Клинт выпросил эту никчемную работенку лишь потому, что здесь никто не мешал ему пить.

Он бросил беглый взгляд на свою руку. Жилистая, с красивыми длинными пальцами, которые так нравятся женщинам. Вены ушли глубоко в плоть, и лишь темные оспины расчерчивали кожу там, где когда-то пульсировали голубые ручейки. Клинт повертел ладонью перед глазами, разглядывая ее как какого-то экзотического моллюска. Медленно пошевелил пальцами, глядя, как те гнутся во все стороны подобно щупальцам актинии. Дьявол.

Книга лежала перед ним, бесстыдно распахнув обложку и обнажив влажные, покрытые чем-то липким страницы. Он уже давно перестал ненавидеть ее матовый переплет, изящную гравировку тиснения и ровные, аккуратные строчки посвящения на титульном листе. Клинт вспомнил, как швырял ее из угла в угол в припадках пьяной злобы и остервенело пинал носком ботинка, пока не ударился коленом о железную ножку кровати. Затем баюкал на руках, мусолил разпухшими губами, бормотал бессвязную чушь и пытался - о, ужас - читать…

Буквы на обложке корчились как кальмары на сковородке.

“Зов”.

Он всегда хотел стать писателем. Когда мать начала запирать его в комнате, игрушки наскучили очень быстро. Больше всего он любил стаммель от дедовой трубки — гладкий, блестящий, приятно щекочущий нос ароматом табака. Когда приходил врач, мальчик всегда сжимал стаммель в кулаке, ощупывая гладкое дерево пальцами. Доктор Ривен тоже пах табаком, но к нему примешивался какой-то резкий, неприятный запах, от которого глаза начинали слезиться.

Глотая одну за другой книги, в которых бронзовые от загара матросы курили опиум и налегали на весла во время шторма, он и сам представлял себя то капитаном пиратского фрегата, то адмиралом на службе Ее Величества. Море было с ним столько, сколько он себя помнил. Оно говорило с ним из струйки воды, бежавшей из рукомойника, шептало капелью протекающего бака и шелестело каплями дождя. Лишь в пять лет Клинт окончательно понял, что никто, ни одна живая душа, не слышит эти чарующие звуки.

Он поплелся за шваброй и принялся размазывать по полу полупрозрачную слизь, в которой плавали бурые ошметки, напоминающие полупереваренные бобы. В голове пульсировала тупая боль, словно кто-то ввинчивал ему в затылок старый штопор. Все тело опухло и похрустывало - ему срочно нужна была смазка.

От прикосновения к мокрой тряпке где-то под кожей зашевелился целый выводок мокриц, словно Клинт разворошил их гнездо под трухлявым пнем. Пуская кайф по вене, он начинал испытывать болезненное отвращение к воде. На самом деле, аквафобия появилась у него еще в школе, когда от бесконечных нападок сверстников и постоянных визитов к мозгоправу в сознании начала расти и крепнуть самая настоящая, недетская паранойя. Море, говорившее с ним даже во сне, растеряло все свое очарование и превратилось в навязчивый кошмар. Он тонул в черных как деготь водах, и чудовища с незрячими бельмами глаз поднимались из глубин, чтобы затянуть его в зияющую мраком пучину…

Но джанк, растекающийся по венам, словно бы замещал собой всю воду в организме. Он был как масло, холодное и тягучее, отталкивающее влагу. Когда Клинт корчился на кровати от ломки, хватая воздух ртом как выброшенная на берег рыба, даже шум волн за окном становился невыносим. Благодаря болезненно обострившейся чувствительности он ощущал, как на коже проступают крупные капли пота, и кривился от омерзения - но сил не хватало даже на то, чтобы их смахнуть.

Бутыль оказалась пуста. И другая - тоже. Клинт помнил, что в последний раз припас достаточно выпивки, чтобы несколько дней не выходить из дома. Но пустые бутылки, обнаруживающиеся то под кроватью, то за дверью, красноречиво свидетельствовали о том, что все его запасы подошли к концу.

Хуже того — он почти протрезвел.

Клинт бросил в рот таблетку кодеина и запил ее парой глотков ледяной воды из бочки, отчего разом заныли все зубы. Море уже подкрадывалось к нему, и пенные барашки уже плескались о стенки черепной коробки. В этом звуке тонул даже надсадный звон, режущий уши с похмелья. Если он прямо сейчас не найдет что нибудь, что угодно, то растворится в соленых водах без остатка.

Сметая с полок посуду, он принялся судорожно потрошить сумки, наволочку, карманы пальто, какие-то старые свертки и пакеты. Ни грана порошка, даже ватки уже превратились в бурые комья грязи. Ни капли спиртного — того, что плескалось на донышках, не хватит даже пятилетнему мальчишке. Мать твою. Сука!

Море пело в его голове. Комната кружилась, свет начал меркнуть. Клинт бросился было к окну, но тут же в ужасе отшатнулся от него. За грязным стеклом чернела ониксовая пропасть, жадно лизавшая серый песок студенистыми телами издыхающих медуз. Ветер, пронизывающий и беспощадный, вторил мерному гулу, доносящемуся из этой бездонной утробы.

Ноги подкосились, и он грузно шлепнулся на пол. Скорчившись, Клинт медленно пополз в сторону сортира, сокращаясь всем телом словно червь. Кодеин был не в силах унять грохот прибоя, бьющегося о волнорезы лобных долей. Из гипофиза потекла какая-то липкая, илистая жижа, а в мозжечке распустились полипы. Рывок, рывок, еще рывок...

Какая-то часть сознания Клинта еще сохраняла рассудок. Она хладнокровно упрекала его в том, что он в очередной раз пал жертвой собственной самоуверенности. Ему хватило ума слезть, когда джанк подошел к концу. Хватило воли, чтобы перетерпеть ужасный отходняк. Хватило терпения, чтобы выбить себе место смотрителя и зарплату, которой как раз хватало на месяц методичного пьянства. Он научился жить так, чтобы разум спал, чтобы море не могло просочиться в голову и завладеть ей. А теперь все пошло прахом.

Клинт уже с трудом осознавал себя. Кое-как сдвинув деревянную крышку клозета, он подтолкнул свое тело к отверстию и принялся втискивать его в чудовищно узкую трубу. Одежда трещала и рвалась по швам, на коже оставались длинные кровоточащие ссадины, хрустели суставы - но он неумолимо двигался вперед.

Здесь, в безмолвном мраке, он наконец смог различить слова этой удивительной песни. Клинт уже слышал их годы тому назад. Идея написать что-то большее, чем очередной бессвязный очерк, пришла к нему спонтанно, и нашептал ее бархатный сумрак прилива. Юноша набросал черновик первых двух глав всего за ночь. Амели они показались занятными, но ей все было “занятным” — доверять жене в таких вопросах было нельзя. Выцепить же Дона удалось лишь через пару дней: какой-то гонзо с Юга прислал ему почти двести страниц оголтелой пурги, из которой можно было попробовать раздуть неплохой скандал. Сидя в кафе, Дон жевал свой паприкаш и без особого интереса мял в руках результат ночного бдения Клинта. Но постепенно его жирное лицо оживилось, текст явно привлек внимание агента. Этот миг — проблеск надежды, кольнувшей сердце — Клинт не забудет никогда.

Он полз и полз по холодным изгибам, покрытым маслянистыми потеками. Тонкая как пергамент кожа, иссушенная кайфом, растянулась и полопалась, ее куски прилипали к липким стенам. Клинт чувствовал боль, но боль приятную - такая бывает, когда сковырнешь засохшую корочку на ранке. Он не видел, но ощущал, как воздух приятно холодит обнажившуюся плоть, студенистую и упругую. Прошлое, прятавшееся за мутной мембраной наркотической комы и в клубах алкогольных паров, снова становилось болезненно четким. Ночи без сна. Жалобы Амели, нервный плач маленького Стива. Заброшенные отчеты и череда совершенно идиотских предлогов. Дантист, похороны, у малыша колики - он выдумывал любую причину, лишь бы не просиживать задницу в офисе и вместо этого поскорее закончить роман.

Потом была слава. Дон вертелся как угорь, всеми правдами и неправдами подкладывая на стол критикам свежие, еще не вышедшие в массовый тираж экземпляры “Зова”. Сдержанная рецензия от Бачински, меткая похвала Трумена, целая колонка от Зоуи Сежес… Через неделю первый тираж был продан, а еще через две стало понятно, что читатель жаждет еще. И еще. И еще!

Во рту у Криса зашевелилось что-то скользкое. Он разжал челюсти и позволил языку выскользнуть на пол, где ручеек подхватил его и увлек за собой. Зубы жемчужными бусинами высыпались из десен и затерялись во мраке. Канализация осталась позади: ее тесная кишка сменилась шершавыми стенами узких пещер, по которым струились подземные реки. Их воды звучали как переливы серебристых струн, ласково вторя гулким хоралам морских глубин. Они омывали нежное, лишенное всякой защиты тело, освобождая его от последних следов кожи, ногтей, волос. Клинт мягко скользил по течению, чувствуя, как уходит зуд и стихает боль.

С каждой секундой поток набирал силу, и вскоре он утратил всякое подобие контроля. Интервью, автографы, контракты, встречи с поклонниками, книги и брошюры… Слава захлестнула его с головой. Появились деньги — такие, о которых он раньше и помыслить не мог. Появились полезные знакомства и как-то сами собой рассосались все проблемы с соседями, муниципальная волокита и долги. Они купили дом в венгерском стиле и переехали туда всего за пару месяцев. Впрочем, он почти не бывал в нем. Впервые в жизни Клинт ощущал себя не аутсайдером, а центром - осью, вокруг которой вертелся водоворот уважения, обожания и зависти.

Море… Они и понятия не имели, что оно значило для Клинта. Рыхлые фосфоресцирующие грибы, усеивавшие стены пещер, издавали слабое сияние - достаточное, чтобы сотни жемчужных слизней ползли на него как на свет маяка, прогрызая извилистые норы во влажной мякоти. Его “чуткий гений”, обласканный прессой, был точно такой же гнилушкой, выросшей во мраке психоза. Слепые, алчные до свежих ощущений, жаждущие урвать и себе каплю его славы, они выползали из самых темных кабинетов, богемных квартир и особняков. Снова и снова их аморфные тела облепляли его со всех сторон, смакуя подробности и требуя продолжения. Вечеринки, дорогой виски, рестораны, девочки… В какой момент они сожрали его до основания?

Он потерял способность двигаться. Думать. Писать. Придавленный к полу тяжестью своего внезапного успеха, исчерпавший последнюю крупицу интереса и истерзанный постоянными попытками написать еще хоть что-нибудь, он утратил человеческий облик. В его венах струился зыбкий мир снов, каждая пора источала мутную слизь безразличия. Глаза, некогда выразительные как у затравленной болонки, теперь потухли и взирали на мир без всякого интереса. Он плыл по течению, теряя рудиментарные остатки того, что все эти годы делало его человеком - дом, семью, азарт, влечение, страх, тревогу, тоску…

Наконец течение вынесло то, что когда-то было Клинтом, в открытые воды. Впервые в жизни он слышал зов так отчетливо — казалось, пела каждая клеточка его тела. Перестав трепыхаться, он свернулся клубком и позволил чарующим звукам этой колыбельной убаюкать последние искры рассудка.

И море поглотило его.

#историиморя