Следы на песке
— Где моя реальность?
— Там, где кончается мечта.
«Конец Евангелиона»
Моё первое воспоминание из далёкого детства — это тёплые, сильные руки отца, безнадёжно пропахшие машинным маслом. Этими руками он осторожно держит меня и мне так спокойно как не будет больше никогда. Кажется, что за этими руками я, словно за каменной стеной, могу укрыться от всех опасностей и тревог целого мира… И, знаешь, вроде бы, греки, считали, что ностальгия — это что-то похожее на боль от застарелой раны на сердце. На боль утраты чего-то важного, от чего у нас остаются лишь клочья воспоминаний навроде того, как было страшно давить на газ впервые сидя за рулём отцовского «Койота» или того, как пугливо дрожали обветренные губы той рыжей девчонки, что подарила мне первый поцелуй посреди зарослей синтетической кукурузы с подсохшими листьями. Время, как бурный поток, уносит нас всё вперёд, а эта боль утраты остаётся с нами неизбежным попутчиком — боль утраты тех дней, в которые мы так хотели бы возвратиться вновь, не веря, что к ним уже не ведут никакие дороги.
А когда распадается твоя семья, то начинает казаться, что эта самая рана, вспыхнув на мгновение болью так остро, как никогда раньше — постепенно угасает, стирается из памяти, становится чем-то вроде туманного воспоминания, постепенно меркнущего в отголосках памяти. Только теряя эту боль ты начинаешь понимать, что именно она и была тем, что наполняло воспоминания о прожитых днях яркими и объёмными красками. И только недавно я стал понимать, что весь этот кураж, все эти поступки, которые на первый взгляд кажутся желанием оседлать город мечты как волну и промчаться на нём, вспарывая дни — всё это тщетные попытки вернуть немного боли обратно на сердце.
В своих поступках я заходил далеко.
Настолько далеко, что вся моя история может показаться каким-то бредом сумасшедшего, одного из тех, что бродят по улицам Уотсона и самозабвенно разоблачают чудовищ, стоящих во главе корпораций. Мне удалось побывать на фронтире, в тех областях киберпространства, куда опасаются заходить даже самые опытные нетраннеры из «Посмертия». Эти области сети совсем не напоминают реальность — они больше похожи на кошмарный, электрический сон, попав в который невозможно проснуться. В нём обитают тёмные силы, искины которые были отрезаны от контакта с людьми и стали непредсказуемыми, дикими и опасными. Полоумные культисты вроде маргиналов «Мальстрёма» или «Вудуистов» чьи головы напрочь разъело больное воображение, давно ищут способ войти с этой нечистью в контакт. Я же — напротив, всегда хотел избежать столь глубокого погружения в пучину сети. Но выбора у меня не было. Встреча с холодными искинами на пограничье Чёрного заслона для меня была вопросом жизни и смерти.
И виной всему «Арасака».
На юге Калифорнии, там, где я родился и рос «Арасаку» заставляли бояться. С детства нам забивали голову рассказами о том, что услуги этой корпорации похожи на тяжёлый наркотик… Когда ты пробуешь их впервые, то кажется будто тебя окрыляет от внутреннего блаженства — ты больше не какая-то невзрачная вошь на коже истории, ты тот, кто может повелевать! Твои враги и завистники будут падать перед тобою ниц, а тебе даже не придётся для этого замарать своих рук. За тебя это сделают солдаты корпорации — послушные и молчаливые как мертвецы с холодными глазами. Однако, чтобы это чувство не пропало, тебе каждый раз будет нужна новая инъекция дорожающих услуг «Арасаки». Ведь как только корпорация уйдёт из твоей жизни, ты снова окажешься тем невзрачным и беззащитным никем перед лицом недобитых врагов и новых завистников — но уже один на один, без солдат «Арасаки». И чтобы не потерять это чувство всевластия ты будешь вновь и вновь тратить немалые деньги, потому что по-другому теперь уже не получится.
Однажды «Арасаку» даже сравнили с трясиной, единственный шанс уцелеть в которой — это обойти её стороной. Стоит тебе хотя бы раз её коснуться, как хлябь под ногами начнёт медленно и неумолимо проваливаться. И чем сильнее ты будешь дёргаться, тем быстрее будешь затянут на самое дно, где и сам не успеешь заметить, как её длинные, холодные пальцы залезут тебе под кожу, обеспечив рабство до конца твоих дней.
Взрослея, я начал сомневаться, что всё с этой корпой настолько уж однозначно. В НСША, особенно во время и после Объединяющей войны, пропагандой «Милитеха» было пропитано всё. И в свете её информационных лучей «Арасака» была похожа на какое-то фантастическое зло, тогда как бойцы «Милитеха» казались почти что титанами, которые надрываясь, стараются удержать на своих плечах небо американской мечты.
И, кажется, я ошибся. «Арасака» затянула меня на самое дно, и теперь я понимаю, что всё-таки захлебнулся, хоть и пытался отчаянно дёргаться и спастись.
Я ведь рассказывал тебе как фатально всё обернулось тогда в «Компэки плаза»… Но не этот налёт был первой костяшкой домино, из-за которой начала падать вся цепочка событий, которые привели меня сюда, к этому дню и этим строкам. Всё началось гораздо раньше.
Всё началось, когда я наконец-то решился поставить точку на прошлом. Вилли МакКой, мой тогдашний фиксер, как раз подкинул мне дельце — провезти через границу очередного пассажира с грузом. Такое для меня было не впервой, однако этот раз должен был стать особенным — в этот раз я не собирался возвращаться назад. На своём старом «Гремучнике» с напрочь убитым модулем электросцепления я добрался до приграничного посёлка, в котором была назначена встреча. Тогда я и представить не мог, что этому пассажиру суждено будет стать моим лучшим другом… Ну да, как мы познакомились с Джеки я тоже рассказывал тебе и не раз, однако я не упоминал, что груз, который ему нужно было перебросить через границу, был контейнером, принадлежащем «Арасаке». В контейнере находилась ящерица — если верить Джеки, игуана родом откуда-то с Малых Антильских островов — которая предназначалась в индивидуальный зверинец кому-то из зажравшихся пиджаков. Пограничники сдали нас буквально сразу, едва мы тронулись от КПП и «Арасака» пустила по нашему следу своих гончих псов на чёрных внедорожниках. И как бы трудно ни было поверить, но мой «Гремучник» справился — мы сбросили погоню и оторвались. Это был наш первый шаг в совместное будущее.
А дальше было многое. Приходилось грабить, преследовать, выбивать долги и даже проводить операции по спасению навроде той, когда мы выручали несчастную корпоратку, угодившую в грязные лапы банды «Мусорщиков». Но самое важное в этом то, что Джеки, первым делом как мы попали в Найт-Сити — познакомил меня со своей девушкой и даже со своей мамой. И вот тогда я почувствовал что-то до боли знакомое, будто бы из далёкого прошлого. Ощущение семьи… Наверное это были мои лучшие дни в Найт-Сити, которые «Арасака» похоронила под руинами наших ошибок.
Мы очень многое недооценили тогда.
Джеки казалось, что это просто очередная прогулка на крутых виражах, одна из тех, что у нас уже были и раньше. Он всегда хотел быть похожим на кого-то из тех прославленный соло, о которых до сих пор в «Посмертии» ходят легенды — на Моргана Блэкхенда, на Уэйланда Боа-Боа, на Адама Смэшера… Эти парни всегда умели жить и работать на грани, и Джеки хотелось так же. Когда-то он рассказал мне, что грань проходит в первую очередь по твоим собственным поступкам — умение бросать себе вызов и не бояться того, что будет потом, вот что такое жить и работать на грани.
— Никогда не входи в комнату, — объяснял мне тогда Джек, — если ты можешь в неё ворваться! Не езди по улицам, если ты можешь по ним промчаться! Не смотри просто, если ты можешь испепелять своим взглядом! И конечно, не забывай об обаянии!
С обаянием Смэшера мне пришлось познакомиться очень основательно… но это было позже. А в тот момент, когда, выйдя на Джеки, Декстер ДеШон предложил нам работу, мы думали, что наконец-то вытащили свой счастливый билет в жизненной лотерее. Тогда ДеШон захотел поговорить лично со мной и эту нашу первую встречу я помню, так словно она была только вчера.
— Йоу, мистер Ви. Рад встрече. — Прозвучал тогда из тонущего в полумраке салона лимузина неискренний мужской голос с лёгкой хрипотцой.
Мне и раньше доводилось слышать о Декстере ДеШоне. А кому нет? Этот грузный тип был настоящей легендой на улицах Найт-Сити, акулой промышленного шпионажа, пауком посреди цифровой паутины, в которую попадали самые отборные версии грязных тайн. Каждый завшивевший хакер мечтал о возможности встретиться с ним. А нас с Джеки он позвал к себе сам. Это всё так походило на тот самый жизненный шанс, что выпадает раз на миллион. Всё, что от меня тогда требовалось — это сесть в лимузин и выслушать то, что он хотел бы нам предложить.
Но что-то, всё-таки, в нём не давало покоя. Какой-то налёт тревоги таился на кончиках его металлических пальцев, тискающих тугой огрызок дымящей сигары, какая-то недобрая тень подозрения рождалась при взгляде на хитрый блеск его глаз по ту сторону тёмных очков. Ведь я родился и рос кочевником — и там, в прошлой жизни, доверие было главной ценностью… Но не здесь, не в этом городе падших надежд. За полгода жизни в Найт-Сити я сумел уяснить всю подноготную нравов, царящих в его каменных джунглях — и доверие, это не то, что в нём требовалось для ведения дел. Ибо, для ведения дел мне тогда требовалось только одно — сесть в этот чёртов его лимузин.
И я в него сел.
Если контрабанда контейнера, принадлежащего «Арасаке» была моим первым шагом в трясину, то от сделки с ДеШоном зыбкая хлябь под ногами стала проваливаться, хотя я и не заметил этого тогда. Ведь я, как и Джеки загорелся надеждой, что это и есть наш шанс ворваться в высшую лигу — шанс пройти боевое крещение в легенды этого города. И откровенно говоря, это задание тогда не казалось сильно сложнее того, где нам приходится выбить всю дурь из башки лидера психов «Мальстрёма» вместе с его неловкими мозгами. Проникнуть в люкс «Компэки плаза» и выкрасть из-под носа наследника империи «Арасака» прототип биочипа — апогея их секретных технологий — плёвое дело! В своих мечтах мы уже видели, как входим в «Посмертие» триумфаторами, шампанское бьёт струёй как фонтан и восхищённые взгляды кругом поедают нас с завистью и почтением.
И ведь мы бы смогли. Всё полетело к чёрту на рога, потому что, как сказала бы Альт, в ситуацию вмешался человеческий фактор. Никто, даже такой ловчила как Декстер, понятия не имел, что Сабуро Арасака, отец-император тайно прибыл в Найт-Сити на авианосце своей дочери Ханако. А уж о то, что в корпорации готовится дворцовый переворот — предвидеть было просто невозможно. Наверное потому, что Ёринобу и сам не планировал ничего такого, просто вспылил, потерял контроль над собой и… И мы стали свидетелями того, чего лучше не видеть никогда, если хоть немного дорожишь своей жизнью. Биочип был у нас, но земля уже начала уходить из-под ног.
Этот чип оказался похожим на раковую опухоль, которую добровольно помещают себе в мозг, где он и начинает работать. Потихоньку он растворяет личность носителя, заполняя её пространство новой, той, что записана на чипе. Они называли это «нейронной энграммой», полным дубликатом, точной копией личности, записанной на чип. Эдаким бэкапом на чёрный день, если вдруг сам оригинал скоропостижно расстанется с этим миром, но те, кому он был важен сочтут, что ему лучше ещё пожить.
Преобразующая мощь биочипа находилась в состоянии гибернации до тех пор, пока жив тот в чью голову он угодил. Чип словно чутких зверь, сидящий в засаде, внимательно выжидал, когда здоровье носителя даст слабину. И в момент наступления смерти активируется вся скрытая мощь чипа, которая буквально выдёргивает человека с того света, чтобы начать свою медленную, но необратимую работу.
Я часто думаю о том, как всё могло бы сложиться тогда, на заднем сиденье Деламейна, если бы Джеки не выдернул чип из своего разъёма…
Но он выдернул. И Деламейн, элитное такси с искусственным интеллектом, которое вывозило нас из передряги в «Компэки плаза», в одночасье стало элитным катафалком. На нём Джеки отправился в свой последний путь, в руки матери, сеньоры Уэллс, а затем и той другой, которую он называл Санта Муэрте. Я рад, что потом, на офренде, на поминках, я сумел примерить Маму Уэллс и Мисти. Джеку бы этого хотелось.
А что до чипа… Теперь он был в моей голове, он стал неотъемлемой частью меня самого. Декс решил, что всё пропало и настал тот самый миг, когда пора использовать План «Б» — здоровый такой пистолет «Либерти», из которого я и получил свою полю в лоб. После чего биочип начал делать свою работу. С этих самых пор в моей голове, словно эхо далёкого прошлого, поселился мой медленный убийца.
Джонни Силверхенд.
Джонни… Рокеры всегда были для нас кем-то вроде евангелистов, чьи песни звучат как проповеди, а музыка порождает культ. В мире, где уже давно такое понятие как «социальная справедливость» привыкли произносить лишь с сарказмом, а реальное благополучие доступно только тем, кто сумел взобраться поближе к верхушкам правящего класса мегакорпораций — рокеры, это голос безмолвного большинства. Иногда они становятся настоящим «опиумом для народа», распаляя в сердцах людей настоящий огонь бунта против современности и толкая этих несчастных под меткие пули полиции Найт-Сити или корпоративных служб безопасности.
Однако Джонни Силверхенд был действительно тем кумиром, которого сердитые улицы Найт-Сити просто не могли себе не сотворить. Он не просто воспламенял сердца других на борьбу с корпорациями, но и лично возглавил рискованный поход в самое сердце «Арасаки» для того, чтобы дать шанс оцифрованному сознанию своей погибшей возлюбленной Альт Каннингем прорваться через Чёрный заслон и бежать в холодную глубину сети. Сам Джонни в этой спасательной операции не выжил — Адам Смэшер, бездушный киборг, цепной пёс корпорации «Арасака» прекрасно знал своё дело…
И вот теперь этот рокер, легенда прошлого, почувствовал новый шанс поквитаться с «Арасакой». Поквитаться моими руками. И надо признать, мне самому не терпелось позволить ему этот шанс получить.
Однако, всё чаще я ловлю себя на мысли о том, что каждый мой поступок, каждое моё решение было продиктовано не трезвым, холодным расчётом — а этим самым чувством боли утраты прошлого и утраты семьи. Мне верили и в ответ я старался не подвести. Я мог прислушаться к голосу разума и оставить Дубмана в живых — но я прислушался к той боли, которая щемила сердце Джуди от утраты её любимой — и поэтому Дубман больше не жилец. Я мог бы прислушаться к голосу разума и оставить Сэмпсона в живых — но я прислушался к горю и отчаянию Клэр, которая по его вине потеряла мужа, того единственного кто сумел принять её такой какая она есть и полюбить — поэтому Сэмпсон больше не жилец. Я мог бы прислушаться к голосу разума и добить Сандаю Оду, ведь оставлять в живых поверженного кибер-ниндзя, означает накликать на себя его месть — но я прислушался к просьбе Такэмуры, не убивать его ученика — поэтому Ода остался жить.
Горо Такэмура был, пожалуй, самым необычным человеком из тех, с кем мне довелось сойтись. Он был чужаком, пришельцем из иной части мира, со своими представлениями о долге и чести. Его предали и выбросили на улицу, оставив ни с чем, но… Помнишь ту пословицу: «Самурай без меча подобен самураю с мечом, но только без меча, однако как-будто с мечом, которого у него нет, но и без него он как с ним» — вот это как раз о Такэмуре. Он казался мне похожим на дракона с оборванными крыльями, который не сдаётся и продолжает пытаться летать. Жаль, что он не уцелел, когда Смэшер со своими штурмовиками пришёл отнять у нас Ханако Арасаку, которую мы похитили на поминальном фестивале в честь её отца. Такэмуре я обязан жизнью, ведь это он продырявил голову Декстеру и вытащив меня со свалки, на которой тот меня бросил — отвёз к Виктору Вектору, рипердоку с золотыми руками, не буквально, как у ДеШона, а по сути, что гораздо важнее. В вопросах жизни и смерти я готов доверять Вику гораздо больше, чем всем парамедиками «Траумы тим» вместе взятым.
И знаешь, только недавно я понял, что вся череда этих событий вела меня к одному. Ко встрече с тобой.
Помнишь нашу первую встречу тогда, под дамбой «Петрохема»? Когда твой контакт дала мне королева фиксеров, Бестия Амендиарес… Хотя мимолётно мы встретились ещё до того, в «Посмертии», ты злилась тогда на неё и бросила мне что-то вроде «не связывайся с ней» — да, это был я, тот случайный прохожий. Но узнали друг друга мы лишь тогда, под дамбой, когда я согласился идти с тобой против Нэша и его шайки «Ржавых стилетов», отнять обратно твою тачку, да и вообще. Тогда я ещё и не представлял, что ты станешь для меня той, кем я буду дорожить больше жизни.
Казалось, что ты была тогда совсем одна, без дома и семьи, но всё-таки хотела доказать себе что-то важное. Я был таким же. Я почувствовал, что должен пойти туда с тобой и не важно чем для меня это может закончиться. Пойти не потому, что ты помогла бы мне в ответ, а потому что, мне казалось, что я понимаю от чего твои метания. Я почувствовал в тебе родственную душу и не ошибся. Я и сам не заметил, как ты стала для меня чем-то настолько важным, ради чего я был готов себя не щадить. Мы совершали безумные вещи… Сбивали корпоративные ави и запивали успехи пивом, мы угоняли поезда и любовались на звёзды. Чёрт, да мы даже сумели угнать этот военный «Василиск» прямо из-под носа у корпоративных дворняг «Милитеха»!
«Василиск»… Я помню ту, нашу первую ночь, которая в этой немыслимой круговерти событий, просто не могла случиться где-то кроме такого безумного места, как кабина панцера, который ещё помнил бой снарядов на линях столкновения Объединяющей войны. Ночь, которая нас и сделала именно «нами»… Ты разбудила во мне то потерянное чувство, разбередила рану на сердце и вернула в него боль утраты тех дней, в которые я так хотел возвратиться вновь… Дней, когда моя семья была ещё в самом расцвете, а тревоги и трудности клана где-то ещё далеко. Эта боль заставила меня вновь почувствовать себя живым.
А потом вы приняли меня в Альдекальдо и я снова обрёл семью.
Наверное, тогда я уже успел позабыть каково это — жить кочевником. Жить, когда принцип — один за всех и все за одного — это не просто высокопарное иносказание для командной работы, а нечто само собой разумеющееся. Альдекальдо без особых сомнений решили штурмовать Арасака-тауэр, чтобы дать мне шанс добраться до «Микоси» — одной из самых защищённых крепостей данных корпорации, а для меня — последней надежды вырваться из цифрового рабства биочипа засевшего в моей голове. Это был отчаянный, самоубийственный шаг, который стоил жизни хорошим ребятам — Тедди, Бобу, Солу… Меня это сильно угнетало тогда, а чувство вины присутствует до сих пор. Но вы только хлопали меня по плечу и говорили, что такова жизнь и никто в этом не виноват. Каждый из Альдекальдо знал на что он идёт.
Не знаю. И всё равно мне как-то не по себе. До сих пор.
Этот поход на «Арасаку» был настоящем безумием с неравными силами. Подумать только, мы прорывались через оборонительную линию «Милитеха», чтобы ударить в сердце «Арасаки»… Это больше напоминает какую-то выдуманную историю из альтернативной реальности, ведь представить более непримиримых врагов, чем эти двое, наверное, невозможно. И тем не менее, скажи мы отрядам «Милитеха», что идём штурмовать Арасака-тауэр, вряд ли бы они безвозмездно пропустили нас, расстилая красную дорожку. Поэтому пришлось сражаться — свирепо и отчаянно принимая пули на грудь.
В песне одного советского рокербоя есть такие строки:
Пока мы существуем — будет злой гололёд
И майор поскользнётся, майор упадёт
Ведь мы — лёд под ногами майора!
И у нас получилось. Мы сумели тогда заставить майора, «Арасаку» поскользнутся на нас и упасть, оставив этих зазнавшихся пиджаков сидеть у разбитого корыта, пытаясь понять, как они всё потеряли.
Тогда в «Микоси» мы побелили и терпкий привкус победы ещё долгие дни оставался на моём языке. Но он пришёл чуть погодя. А тогда, пока ты, закинув мою руку через свою шею, помогала мне идти — я ощущал какую-то пустоту и… Постыдное чувство облегчения. Там в холодном мраке глубокого киберпространства я принял решение, что я буду жить — а Сильверхенд уйдёт. Уйдёт из моей головы, уйдёт из этого мира, оставшись лишь историей или даже уже не историей, а легендой. Символом самоотверженной, фатальной борьбы против чёрствого каблука корпораций, которым они давно уже давят народ. И никакая пропаганда «Арасаки» не сможет вымарать этот символ из памяти тех, кому больше невыносим этот гнёт. И всё же иногда мне не хватает колких и остроумных замечаний Джонни, сказанных невпопад.
Я принял решение, что буду жить, но… Это лишь половина правды. Другую половину, я не сказал даже тебе. Я умираю, Панам. Выходя из «Микоси» я знал, что жить мне осталось не больше полугода. И вот они истекли. Я пообещал тебе тогда, в наш последний день в Найт-Сити, что обязательно что-нибудь придумаю, но не сумел придумать ничего лучше, чем притвориться, что всё это закончилось хорошо.
Держать это в тайне от тебя было несправедливо. Но мой итог был предначертан и выбор был лишь в том — дать тебе прожить эти дни, чувствуя себя свободной и счастливой, или же повесить на твоё сердце тяжкий груз, от которого твои дни наполняется метаниями и тревогой. Но ложь не перестаёт быть ложью, если она сказана во спасение.
Прости, что обманул. Но так действительно было лучше.
Я, наверное, мог бы записать всё это на щепку и оставить её у себя на ладони — и ты бы всё поняла… Но я пишу эти строки на пожелтевших листах старой тетради — когда-то в таких на уроках писали дети. И пока я пишу — я иногда отвлекаюсь, чтобы сформулировать мысль и тогда карандаш перестаёт шуршать по листу, выводя слова, а взгляд мой, задумчиво уставляется за окно фургона. И знаешь, что я там вижу? Следы от шин. Те, что оставила ватага ваших авто, на которых вы по утру уехали в рейд.
Мы думали, что здесь, в Аризоне, будет всё по-другому. Но оказалось, что над Тусоном светит то же самое солнце, что и над Найт-Сити. Те же тревоги снедают город, та же грызня не скончается среди тех, кто мечтает о власти. И даже песок под ногами здесь точно такой же, как и в старушке Калифорнии — чёрствый, слежавшийся и покрытый редкими пучками засохшей травы, которая нервно покачивается под порывами ветра.
Наверное, это отзвуки той песчаной бури, которая накрыла вас в пути. Я получил твоё последнее сообщение… Буря заглушила связь, и я не могу тебе ответить. И, наверное, так даже лучше, чем глаза в глаза. Я не умею правильно прощаться, Панам. Поэтому за меня это сделает вот это письмо на бумаге.
Ветер потихоньку заносит следы на песке и мне кажется — это метафора всей нашей жизни. Все мы своими поступками оставляем след. Кто-то более глубокий и заметный — кто-то, нет. А время как этот ветер, медленно заметает его песком. Пока ты жив, у тебя есть шанс оставлять новые и новые следы, не обращая внимание на ветер. Но у каждого из нас неизбежно наступает тот миг, когда мы оставляем свой самый последний след на полотне песчаной дороги прожитых дней. И ветер неумолимо сотрёт его, засыпав свежей коркой песка, по которой пройдёт уже кто-то другой.
Я помню, как оборвался след Джеки, след Скорпиона, Сола, Тедди и Боба… И вот теперь настаёт черёд оборваться и моему. Я уже не успею дождаться тебя после бури. Прости меня и прощай. Мне очень повезло, что у меня была ты. Поэтому я ухожу счастливым.
Навеки твой, Винсент.
Титанический труд.
Комментарий недоступен