Дженнифер Лоуренс вчера и сегодня. Часть 2. Сойка-пересмешница, или Джон Сноу в юбке

Продолжаем. Как уже говорил, желание пересмотреть первые «Голодные игры» возникло у меня после знакомства с «Балладой о змеях и певчих птицах». Надо признать, что дух франшизы создателям фильма сохранить удалось, хотя и в незначительной степени. Да, узнаются реалии, общая атмосфера, отчасти эстетика, но самый подход к рассказыванию истории заметно изменился. И речь не только о франшизе «Голодные игры». Речь о массовом кино как таковом.

С каждым годом все больше ощущается какая-то усталость, механистичная повторяемость всех приемов и сюжетов. На поверхности они как будто все те же, но, стоит присмотреться внимательнее, и ты замечаешь, что связности, плавности, хотя бы малейшей жанровой осмысленности зачастую и нет, – есть лишь их видимость, подражание. Мол, слепим кое-как историю по известным образцам, растянем ее на подольше, сыграем еще на отсылках и стилизации под что-то проверенное, раздуем безгранично бюджет, позовем молодых и старых актеров, подсунем современные тренды и шуточки, чтобы по максимуму угодить зрителю, – и все будет норм.

Но, увы, не норм. Увы, стоящие за этим пустота и беспомощность, потеря всякого представления о ритме, эстетике, драме вопиюще и удручающе очевидны. И речь, повторюсь, не только о «Балладе». Просто и в ней, как и почти во всем, что выходит сейчас в широкий прокат, я узнаю те же черты, ту же тенденцию к деградации. В этом смысле первые «Голодные игры» смотрятся уже чуть ли не классикой. По крайней мере, на фоне приквела фильм Гэри Росса производит впечатление внятного, грамотного рассчитанного, с пониманием поставленного и сыгранного кино. Это сказывается буквально во всем – от повествовательного темпа и движений камеры до лиц приглашенных актеров и проработки деталей в кадре.

Хотя лично для меня первый и ключевой показатель в кино – именно ритм, течение экранного времени. От динамики и гладкости переходов между сценами зависит, как минимум, подсознательное доверие, желание продолжать погружаться в историю и следить за ее перипетиями. И в «Голодных играх» это доверие сразу же возникает. Пусть и не на блестящем, но на достаточно убедительном среднем уровне. Короткими, в меру точными бытовыми набросками нам выдают срез жизни Дистрикта 12, и чувство стесненности, подавленности, безнадежной укорененности в этих условиях захватывает с первых же минут. На пользу идут и грязноватые приглушенные тона, серость лиц и одежд, а, кроме того, – непривычно подвижная, даже дрожащая камера, неприлизанность и живость картинки. Опыт очередной (но первой для нас) встречи с миротворцами и реальностью Голодных игр, первая Жатва, едва сознаваемое прощание с близкими, ритуальный холод всех бывших и дальнейших действий, слов, интерьеров, – все так по-человечески понятно, щемяще, емко.

И вот это длящееся формальное представление – от поездки на поезде и прибытия в Капитолий, через роскошь комнат и парадных костюмов, через всю эту новоримско-имперскую помпезность антиутопии, через шоу-интервью и каждодневные тренировки, вплоть до последних разговоров с новыми и единственно возможными вообще-то друзьями, – именно благодаря наполненной растянутости событий мы все острее ощущаем катастрофу, простой и страшный факт того, что грядут Игры, что скоро никого из этих людей не станет, что свинок откармливали на убой. Ощущаем, конечно, через Китнисс (которая Кэтнисс), ее кожей, жестами и эмоциями. И, что особенно удивило меня при повторном просмотре, так это мелочи. Те либо случайные, либо естественные вещи, что свойственны нашей реальности, но что нечасто встречаются в современном кино (в большом голливудском кино, разумеется).

Например, то, как героиня дрожит и проводит последнюю минуту (под отсчитывающий секунды голос), общаясь со своим стилистом, как чувствует наполняющий все члены ужас, натянутую струну момента, который вот-вот навсегда оборвется. Или молниеносно-шокирующая хроника начала, первых минут наступивших Игр, первых ударов, криков и тел. Или, что уж совсем неожиданно, – севшая поблизости бабочка, следующая за ней секундная радость Китнисс, после чего бабочка улетает и свет странного, почти ненужного маленького чуда улетучивается вместе с ней. Жестокость и зрелище вновь продолжаются.

В этом отношении вторая половина фильма удачна своей вовлеченностью в Игру. Изредка нам показывают организаторов и лица зрителей, но в остальном – мы полностью внутри процесса. Причем мы знаем ровно столько же, сколько знает и Китнисс (ну, почти), мы смотрим на происходящее ее глазами, не представляя ни расположения, ни намерений остальных участников. Хотя, понимая, что за Игрой наблюдают все, – в том числе все близкие и знакомые героини, – поневоле хочется чаще видеть их реакцию на тот или иной момент, на произнесенную фразу, эмоцию, жест.

Но режиссер держит сюжет в ежовых рукавицах, не давая сентиментальности потерять берега и показывая не больше, чем диктует необходимость. Из вырезанных сцен стоило оставить, пожалуй, чуть больше Рут – девочки из Дистрикта 11, с которой наша героиня сразу же подружилась (узнавая в ней, конечно, младшую сестру) и которая трагически погибла прямо на ее глазах вскоре после заключенного союза. Иначе не так понятны слезы Китнисс, не так ощущается, насколько они сблизились и насколько трогателен жест солидарности от обитателей Дистрикта 11.

Возможно, все выше перечисленное прозвучало чересчур оптимистично, поэтому на всякий случай напомню, что «Голодные игры» – лишь обыкновенное мейнстримное кино, с привычными шаблонами, натяжками и желанием произвести эффект. Просто, как и в случае с «Пассажирами», невольно впадаешь в ностальгию, видя, насколько адекватнее и профессиональнее подходили раньше к созданию фильмов (а ведь прошло всего лет десять с небольшим), даже и таких второстепенных. Порадовал, кстати, и саундтрек (композиция «Safe&Sound»), который и при первом, и при втором просмотре я упускал почему-то из виду. Наверное, по самой банальной причине, – так как песня идет в титрах второй. Как бы там ни было, этот клип полностью вписывается в атмосферу и пропитан тем же духом, что и фильмы франшизы, как в плане звучания, так и в плане визуальном.

«И вспыхнет пламя» наследует традиции почти всех без исключения сиквелов (по крайней мере, снятых в двадцать первом веке). Последовательное и продуманное погружение в происходящее уступает место спешке, желанию побыстрее вовлечь зрителя в новые события, в последствия случившегося раньше. Психологическое напряжение первой части, запечатленные там переживания людей, оказавшихся в пограничной для жизни ситуации, сменяются здесь сплошной политикой.

Президент Сноу и Китнисс Эвердин начинают свое негласное смертельное противостояние, вовлекая в него все новых и новых участников, что будет длиться до самого финала. Мутноватая игра в любовь, которую героиня затевает с Питом Мелларком (то она искренна, то открывается притворство, то вновь – живые и непритворные чувства), не столько сбивает с толку, сколько начинает раздражать размазываемыми по сюжету соплями.

Их желание во чтобы ни стало спасти друг друга, давая обещания и спрашивая их с окружающих, с одной стороны, по-человечески трогающее и милое, но, с другой, становящееся все более и более тягомотным, так как оно постоянно и назойливо педалируется. Сколько раз за весь фильм Китнисс охала при виде пропавшего или едва не протянувшего ноги возлюбленного я даже не стану пробовать подсчитывать. По сути, начиная со второй части, ее мозг всегда был наполовину занят и помешан на Пите. Отсюда – и истерично-эгоистичная порывистость некоторых поступков и высказываний, находящая временами слепота в отношении слов и просьб окружающих, ратующих за всеобщее благо (что, разумеется, тоже вызывает вопросы). Хотя в этом – и сила Китнисс, ее неспособность руководствоваться лозунгами, шаблонами. Только живая и непосредственная эмпатия, вопреки любым правилам, согласиям и требованиям. Однако не будем отвлекаться от темы.

Вторые «Голодные игры» начинают набирать обороты сразу же, как только герои оказываются на арене. Изобретательность новой, юбилейной бойни (в особенности – разделение на секторы по принципу огромных солнечных часов) придает соревнованиям драйв, хотя, увы, и ненадолго. Заведомый расчет повстанческих сил вновь политизирует зрелище, отчего и ядовитый туман, и обезьяны, и молнии промелькивают, скорее, как фон. Эффектный выстрел Китнисс прямиком в купол, – и Игры навсегда окончены (в теории). Начинаются кровавая война и революция, что растянутся на две двухчасовые картины.

«Сойка-пересмешница. Часть 1» запомнилась мне как самое проходное, малособытийное и просто блеклое в целом кино. Что отчасти и естественно для промежуточного фильма, приманивающего нас к событиям следующего. Однако в этот раз картина мне внезапно понравилась (хотя и с примесью всего перечисленного). На фоне предшествующих, динамичных и масштабных частей первая «Сойка» выглядит куда менее зрительски ориентированной, похожей, скорее, на третьего «Чужого» с его камерностью и тюремно-клаустрофобичной давящей атмосферой. Большую часть времени герои проводят в подземелье, да и самая «война» между лагерями протекает в основном между двумя бункерами – убежищем Дистрикта 13 и центральным районом Капитолия. Ощущение подавленности и беспросветности усиливается за счет вылазок Китнисс и ее соратников, когда они видят лишь руины, тела да кости, когда везде техника, стрельба и спешка, когда некогда даже и задуматься.

Оттого особенно уютными и освежающими выглядят эпизод с охотой на оленя, а также сцена с речными посиделками, где Джен исполняет мою любимую песню из «Голодных игр». Да, певица из нее не очень, но именно хрипловатая неуверенность в голосе актрисы делает исполнение таким успокаивающим и теплым, органичным и созвучным всему тому, что любит тихая нелюдимая Китнисс. Это ветер и воздух, леса и просторы, звери и птицы – природа как таковая. Одновременно с этим «The Hanging Tree» – и вдохновляющий народный гимн, отчего песня так здорово рифмуется с маршем, переходящим в нападение на дамбу.

Удачно и решение взгляда изнутри (как в случае с Играми в первом фильме), когда присутствие в кадре президента Сноу и его соратников сведено для зрителя к минимуму. Среди вырезанных сцен был важный эпизод, где герой Сазерленда беседует с Питом Мелларком, взятым им в плен в качестве оружия, в качестве средства манипулирования Китнисс. Там проговаривается, что и как должен декламировать Пит, чьи интервью будут транслироваться всюду. Но гораздо убедительнее и напряженнее выглядит то, что мы имеем в итоге. Мы видим выступления Мелларка глазами разгневанных повстанцев, а также глазами мучительно страдающей возлюбленной, которой ясно в этой ситуации одно: Сноу его использует, Сноу его как-то заставил. И незримость этого «как-то», невольные фантазии на тему того, как Пита и других пленников подвергают пыткам, ломают их личность и остатки воли, заставляет бегать по телу холодок. В общем, соблюдается главный принцип саспенса: чем меньше показывается, чем меньше проговаривается, тем больше производимый эффект.

Этот прием достигает пика в финале, где параллельно с импровизированным интервью Финника (одного из бывших победителей Игр и друга Китнисс) мы становимся свидетелями экстренной операции по вызволению пленников Сноу. Для такого фильма – на удивление мастерски решенный эпизод, заканчивающийся, к тому же, на обманчиво оптимистичной ноте, за которой последует отрезвляющий кошмар – личный кошмар для Китнисс. И только недавно я осознал, до чего же звездный тут актерский состав, сколько здесь небольших, но убедительных и ярких амплуа. Холодная и властная расчетливость героини Джулианны Мур, плутоватая дипломатичность героя Филипа Сеймура Хоффмана (вполне достойная последняя роль), технический гений персонажа Джеффри Райта, простодушная исполнительность и доброжелательность вояки от Махершалы Али, дерзкая фриковость образа режиссерши в исполнении Натали Дормер, – и это я еще не касался главных ролей.

Все эти характеры продолжают развиваться и в «Сойке-пересмешнице. Часть 2». Я не упомянул об этом раньше, но довольно любопытна и забавна здесь сторона именно политическая, связанная со съемками агитационных роликов и использованием Китнисс как символа революции. Не столько забавна даже, сколько вызывает грустную усмешку. И в силу известной правдивости факта, и в силу того, что наша героиня максимально неудобна, проблемна для повстанцев и их лидеров, что для такой роли она совершенно не подходит, а, в конечном итоге, – никому и не нужна. Нам нужны твои лицо и твой голос, народная память о твоей жертвенности и бунтарских акциях, нужны боевые кличи, несение революционного знамени. Ведь народ-то доверчив («а где твой ребенок?» спрашивает женщина, слышавшая, как и все, о выдумке Пита перед началом юбилейных Игр), ходит массами и строем, но при этом явно любит, доверяет Китнисс, видит в ней действительно свою.

С драйвом во второй «Сойке» плюс-минус порядок, а уж сцена с подземным преследованием слепых антропоморфных монстров и до сих пор вызывает мурашки. Да, финал получился предсказуемо скомканным и условным, и все же мрачность второй половины картины неслабо меня подкупила. Причем на этот раз возникли стойкие ассоциации с Мартином, с восьмым сезоном «Престолов». Та же жесткая и вынужденная расправа, куча смертей (особенно развязка у особняка Сноу), голосование временного совета из победителей Игр, смерть новоявленной тиранши от руки ближайшего соратника (привет Джон и Дейнерис), торопливо сменяющие друг друга итоговые события, гнетущая атмосфера хаоса и разрухи, заря нового «лучшего» мира, уже строящегося на пепелище старого, – по духу, по стилю, по ритму очень, по-моему, похоже.

Не обошлось, увы, без сентиментальности (детишки из последней сцены, семейная идиллия), не обошлось – во франшизе как таковой – без затянутостей, без обычной голливудской банальщины, без слишком подростково ориентированной линии Китнисс-Пит (ох уж эти его щенячьи глаза и лицо несчастного влюбленного!). Но, в целом, «Голодные игры» – совсем не дурной образец антиутопии. С каким-никаким, но стилем, с затрагиванием вечно актуальных вопросов и даже – с налетом человечности, с умением показать неоднозначных, но симпатичных героев, к которым в итоге как-никак проникаешься. Хотя и не спорю, что для меня это сработало особенно, – сработало благодаря Дженнифер Лоуренс. И, конечно, прежде чем закончить, нам нужно поговорить немного о Китнисс, о той, на ком и держится во многом франшиза.

Причем о Китнисс именно экранной, так как с книжной у меня не сложилось. (Я честно пытался прочесть и вовлечься в первые несколько страниц, но уровень прозы оказался… увы). Не знаю, насколько подробно она описана у Коллинз, но в изображении Лоуренс героиня для меня сразу же ожила, мгновенно завоевала доверие. В ее экранном воплощении присутствует то сочетание уязвимости и силы, которое всегда подкупало меня и в прочих ролях Джен (и до, и после «Голодных игр»). Хотя суровая закалка, умение выживать и охотиться явно наследуют «Зимней кости», в которой актриса впервые себя по-настоящему проявила.

Но, что особенно симпатично и убедительно в Китнисс-Лоуренс (убедительно уже на уровне мимики и даже просто пребывания в кадре), так это ее вынужденное лидерство, острая необходимость быть примером для подражания, вдохновлять на борьбу и решительные поступки при полнейшем личном нежелании. И более того – при явной природной нерасположенности, угрюмой замкнутости и тихости характера, идеал которого – гармония леса, природы, простого, удаленного от суеты существования.

В этом я вижу еще одно сходство франшизы с «Игрой престолов», потому что наша Китнисс – ну вылитый Джон Сноу. Да, ее образ – более подростково-романтизированный (недаром она – именно лучница и охотница, сильная и независимая девушка), да и сам сюжет у Мартина гораздо жестче и правдивее, но все-таки уважаешь и сочувствуешь ей по тем же самым причинам.

В этом плане убедительно и то, насколько внешне неэффектна и даже порой невыразительна актриса во многих своих экранных эпизодах, насколько красота естественная, не эстетизированная (за исключением сцен открытия/закрытия Игр и костюма Сойки) делает Китнисс живее и ближе к людям – и к персонажам, и к зрителям – в отличие от расфуфыренной знати и сильных мира сего, гротескно утопающих в роскоши. (К слову, если уж говорить о внешности, то и Кит Харингтон, и партнеры Лоуренс по фильму Джош Хатчерсон и Лиам Хемсворт выглядят гораздо смазливее нее. И, конечно, по всей драматической любовной справедливости она выбирает немного жалкого и маргинального Пита, а не мужественного и основательного Гейла, влюбленного в нее совершенно безнадежно).

Наверное, такая героиня может раздражать и отталкивать своей чрезмерной правильностью, не говоря уже о романтически-истерических заскоках, но лично для старины Генри интровертность Китнисс, ее неумение вписываться и нравиться людям, ее девичья хрупкость в сочетании с физической ловкостью, как и тренированная необходимостью воля, не отменяющая ни сомнений, ни страданий, ее врожденная склонность к самопожертвованию, к тому, чтобы быть доброй, но не добренькой, сочувствующей и милосердной, но способной также и наказать, – вся эта явная положительность образа совсем для меня не скучна, но, напротив, трогает, располагает, заставляя поместить героиню «Голодных игр» в число удачнейших из ролей Дженнифер. Уверен, что не все с этим согласятся, но моего собственного мнения об актрисе пересмотр ничуть не ухудшил.

Что же касается самих фильмов, то в двух случаях (с двумя частями «Сойки») отношение мое заметно улучшилось, в случае первой части осталось неизменным (хорошим), и только вторая часть слегка в этот раз подкачала (хотя и раньше-то восторгов не вызывала). По текущим ощущениям могу сказать, что к «Голодным играм» я еще, наверняка, когда-нибудь вернусь. По крайней мере, такой мысли я точно не исключаю.