На примере заключительной третьей части "Королевства", получившей подзаголовок "Исход", быстро становится понятно, кто в этом негласном соревновании действительно является настоящим художником и мастером пера. Ну да, чертовщина чертовщиной, но Триер выдал блистательную, тонкую, остроумную, нигде не провисающую, ошеломляющую вещь с выверенным темпом и, важно, понятным финалом! Однако ругать Рёфна (которого Триер качал на руках в младенчестве - отец Рёфна был монтажёром всех важных лент Триера, т. е. сам Триер не видит Рёфна конкурентом) было бы показателем дурновкусия. Но нельзя не отметить, что структурированность и какое-никакое действие (а не череда томных задумчивых посиделок на диванах в различных интерьерах под гипнотически-красивую музыку) появляется в "Ковбое" в момент трансформации в "Пушера". Именно здесь, в башне над Копенгагеном, неком абстрактном вневременном пространстве с тихой интимной обстановкой, где лицом к лицу встречаются два важнейших рёфновских архетипа (и, кажется, два больших артиста), где стихает музыка и движение вселенной замораживается, именно здесь картина начинает наполняться смыслом (а не просто красивыми съёмками штор и светильников). Здесь же становиться очевидно, насколько "Ковбой" является личным фильмом. И дело не в близкой сердцу Рёфна криминальной эстетике и родным краям, но во взаимоотношениях с отцовской фигурой, которой здесь выступает персонаж Златко Бурича (отдельного упоминания заслуживает душераздирающая сцена, где Миу отстранённо равнодушно наблюдает за вымаливающим прощения, ползающим в слезах Миро).