Заключение

Небольшой рассказ о первом моем опыте заключения – после антивоенной акции в Петербурге.

Предыдущие сутки я провел в заключении. Едва 15 минут прошло от начала моей прогулки по Невскому проспекту и настойчивые офицеры полиции сопроводили меня в комфортабельный автобус, уже полный смелых и неравнодушных людей. Меня не били, не пытали, господа полицейские мало нарушали закон, но все эти нарушения складываются в продуманную систему мордования ближних. Сначала в автобусе у тебя забирают паспорт – этого права у полиции нет, но офицер тебе подмигивает и говорит: так будет быстрее. Ну или оставайся в автобусе, в другое отделение поедешь, в Красное село, например. Ты думаешь: ладно, все вежливые люди, работа такая у них, что поделать. Вежливые люди заводят тебя и ещё полтора десятка политических в маленький коридорчик у камер, в которых томятся задержанные. Пузатый полицейский в штатском бодро заверяет нас, что они и по тридцать человек обрабатывали. Из камер непрестанно слышится стук по металлической двери, сквозь мутные стёкла выглядывают измученные лица и просят: плохо, душно, нужно в туалет. Кто-то из товарищей с трудом протискивается по запруженному узкому коридору, пытается на ходу перехватить господина полицейского и передать ему просьбу о человеке.

– Вы мешаете! Не нарушайте порядок.

И раз за разом. Измученное женское лицо смотрит с надеждой и тоской. Наконец, все таки является человек в форме и отводит чрезвычайно бледную, худощавую женщину с неровной походкой до туалета. Так ты узнаешь, что отправление естесвенной нужды для заключенного – роскошь, которой еще нужно добиваться с мольбой и надеждой. Еще одна причина экономно расходовать питьевую воду, запас которой и без того сильно ограничен. Высокая женщина со светлыми волосами и короткой стрижкой из числа наших, политических, достает папку с бумагами, зачитывает памятку ОВД-Инфо о том, как вести себя задержанным, что нам всем предстоит. Она энергично и деловита, раздает бумагу и ручки. По очереди мы, примостившись на уголочках и краешках, пишем заранее ходатайство в суд об отсрочке на время поиска защитника.

Мы – очень разные. Мужчина в возрасте, с глубокими морщинами на лице и красной куртке производит впечатление бывалого и тертого оппозиционера, у него кнопочный телефон и он звонит в 112, жалуется на нарушения. Молодая девушка, в ее лице проступают милые черты всех тех, кого когда-то знал и любил. Совсем юный парень с модной стрижкой и тонкими руками, атлетичный молодой мужчина, он спокойно снимает куртку и остается в шапке. Мама с дочкой. У мамы салон красоты в центре, она беспокоится успеет ли завтра на работу. Я спрашиваю у них, для чего они пришли на стихийный митинг против войны.

– Мы украинки. Но у нас российское гражданство.

Звонит адвокат от ОВД-Инфо, он приехал к отделению полиции, но его не пускают. Ты уже понимаешь, что скоро и не пустят, понадобятся мольбы и надежда. Кто-то показывает утешительные кадры с продолжающегося митинга на Невском: людей много больше, чем в самом начале По коридору к кабинету протискивается женщина в форме: на ее лице тяжелая печать измотанности, пустоты и равнодушия. Она в юбке, на бедре инородно висит огромная кобура, на груди небольшой вырез. Мы шутим, что ее щегольские туфли тоже своего рода протест против системы. Наконец, начинают вызывать для составления протокола. Возвращается блондинка с листовками, она в тревоге и недоумении.

– Они говорят, что я платный агент гос.депа. Потому что у меня листовки и потому что у меня московская прописка. Первый раз вижу человека из плоти и крови, который реально верит в проплаченные митинги оппозиции.

Три часа, отведенные законом на составление протоколов давно прошли, в коридоре душно и тесно. Приходит лейтенант и приглашает нас с ним в более комфортные условия. По темным лестницам в неровном свете фонарика он доводит нас до большой комнаты с партами, маркерной доской и кафедрой. На маркерной доске почему-то висят англоязычными слайдами: что-то про падение стоимости ремонта автомобилей в 2011-2013 годах и структуре материалов. Тертый оппозиционер сбивчево, но горячо говорит речь с кафедры под общие аплодисменты. Все расходятся по партам и скамейкам: наконец можно присесть или даже прилечь, засунув куртку под голову. Вообще жизнь кажется налаживается: появляется женщина-офицер с кипой протоколов в сопровождении нашего адвоката. Сейчас подпишем и разойдемся. Видно, что наш адвокат давно не спал, но голос его внушает спокойствие и уверенность в скором и благополучном исходе нашего приключения. Я быстро прочитываю протокол, уточняю неясности, отказываюсь ставить подпись о полученной копии протокола до получения копии. Офицер не настаивает. Я прошусь в туалет. По дороге у сопровождающего офицера спрашиваю о его отношении к вторжению на Украину.

– Я еще не определился, не собрал сведения. На полит.информации говорят то же, что и в телевизоре – а это ненадежный источник. Но мы, конечно, с коллегами обсуждаем.

По дороге обратно нас заводят в отдел уголовного розыска. Там ожившие персонажи из сериала "Улицы разбитых фонарей" заполняют какие-то анкеты – я догадываюсь, что это для центра "Э". В анкете все те же вопросы, что в протоколе: имя, фамилия, дата рождения. Их двое, один крупный и коренастый с хорошей улыбкой, другой тоже высокий, он выходит покурить в окошко. Маленький кабинетик с двумя сдвинутыми столами из дсп, прохудившийся диванчик, стена увешанная грамотами и благодарностями за службу. В конце как бы невзначай под странным предлогом спрашивают IMEI номер телефона.

-- Мы и сами не понимаем зачем это нужно. Мы – опера, мы бандитов ловим. А вот – вызвали среди ночи. Приходится заниматься.

По возвращении благодарю товарищей за их гражданскую позицию и прощаюсь с ними. Нас с товарищем сейчас уводят обратно, у нас уже есть весь пакет протоколов и должно быть сейчас отпустят до суда. На сердце весело, мы шутим и я начинаю думать о том, как лучше добраться до дома – наверно такси нужно вызвать, телефон почти разряжен. Перед 19-ти летним юношей в том же коридорчике распахивается дверь камеры, в ее темной глотке ворочаются грязного, распущеного вида бездомные. Лицо юноши искажается тоской и отчаяньем: "Разве можно меня – к ним? Что я сделал? Я ведь не в чем не виноват!"

Я слышу голоса за приотрикрытой дверью кабинета, куда уже завели моего товарища. Он работает на местном канале, контент менеджером сайта, хочет стать журналистом.

– Всех мужиков оставляем, про дам сейчас подумаем.

В камере темно и грязно, я опускаюсь на холодный пол. У меня отобрали все вещи, роман "Возлюби ближнего своего", куртку и шнурки. Говорят, что куртки отбирают потому, что на рукаве можно повеситься. Но почему не забирают тогда рубашки, свитера, штаны? Мозг буксует в попытках обнаружить смысл. Такие правила – просто результат тектонический отложений когда-то разумных, но разнонаправленных распоряжений? Или абсурд намеренный – для усиления эффекта? В камеру заходят все новые и новые товарищи, с которыми только что прощался. На шесть метров площади нас уже десять человек, ноги не вытянуть, но можно встать во весь рост, потолок высокий. Нам вменяют нарушение антиковидных мер, социальной дистанции: в рамках устранения нарушения у нас отобрали маски и набили в маленькую камеру. Я уже не пытаюсь одолеть абсурд. Матрасы не выдали, да и не зачем. Я думаю о том, как быстро человек оскотинивается, опрощается, как быстро привыкает к холоду и грязи, к загаженной дырке в полу вместо унитаза.

-- Это плата за то, чтобы быть человеком.

В тусклом окошке проплывают лица девушек и женщин. Получается и их не отпустили. Даже маму с дочкой. Спать невозможно и мы разговариваем обо всем на свете: об индустриализации в СССР, истории Латинской Америки, путешествиях, яхтах и самолетах. Я спрашиваю тертого оппозиционера о буддизме: как ему удается совмещать свой протест с иллюзорностью всего происходящего. Ведь танки на Украине не настоящие, никаких ракетных залпов на самом деле нет, да и люди гибнут не настоящие. Он рассказывает о разных школах буддизма, о пути мирянина и райе для буддистов – персональной матрице, которую способен организовать себе каждый просветленный. Это такой разговор из позабытой юности, когда ты любопытен ко всему, щедр на время и жар души, не отягощен заботами и обязательствами.

-- А я хочу уехать в нормальную страну. Ничего не поменять, почему я должен все это терпеть?

Странно чувствовать свой опыт и возраст. Я думал так же – 15 лет назад. Сейчас я знаю, что убежать от себя невозможно, а становление собой – только действие, только борьба. Алмазы рождаются под чудовищным давлением и адскими температурами. К утру разговор затихает, мозг отравлен, в камере скопилось много углекислого газа и ты стараешься пристроится то так, то эдак. Завидуешь молодости, способной спать где угодно и в каких угодно позах. На стене нацарапана надпись "все будет хорошо". Развлекаешь себя смотрением за фигурами полицейских в маленькое, мутное окошко. Ждешь когда появятся новые лица – это примета пересменка, а значит и приблизевшейся поездки в суд. Детокс. Никаких гаджетов, никакое еды и питья, тишина, разгрузка сознания.

– А что это вас так много?

На пороге камеры стоит молодой сержант. Он возвращается через 20 минут и выводит бездомных. Невольно проникаешься к нему симпатией. Просыпается атлетичного вида мужчина, начинает разминать руки-ноги. Говорит, что занимается производством альпинисткого снаряжения и работает промышленным альпинистом. Зовет заниматься хотьбой про струне – как канатоходцы, только вместо каната узкая лента, какой крепят машины на эвакуаторе. На спине эмблема его компании – красная звезда. Приходит подчеркнуто вежливый офицер – новое лицо – приглашает на разговор.

– Такие самые главные подлецы.

Возвращается мой товарищ, будущий журналист. На разговоре предложили отсканировать отпечатки пальцев, а он отказался. Это его право. Подчеркнуто вежливый офицер обещает его оставить в камере еще на сутки. Это тоже его право, все по закону. Поколебавшись молодой журналист соглашается и просится обратно. Ему с издевкой отказывают, но потом вроде бы даруют милость. Вызывают и меня, я ни с чем не спорю и все подписываю: о получении копии протокола об освобождении, о получении вещей, об отсутствии претензий к условиям содержания. Это все неправда, разумеется. Я ничего не получил и претензий у меня огромные. Но я надеюсь.

-- Клопы вот такие прыгают!

В коридоре встречаю ту девушку с прекрасным и щемяще знакомым обликом. Женской камере повезло немного больше. Их было только пятеро, им выдали матрасы и им удалось поспать. Бонусом правда достались клопы. В коридоре воздух немного свежее и прогулка за пределами камеры уже ощущается как роскошь и удовольствие. Да и время ускорило ход: кого-то заводят, кого-то забирают. Скоро уже. Вещи долго не могут найти, шнурки тоже затерялись. Вместо них предлагают чужой рюкзак. Товарищи с улыбками фотографируют на фоне отметок для измерения роста задержанных на стене – в фас и профиль, конечно. Тертый оппозицонер говорит, что та блондина с анкетами упала духом, обозлилась и тоже полна решимости эмигрировать. Наконец, нашлись и вещи и шнурки. Вывели на воздух. Ты вроде освобожден, но ведут все равно под конвоем – как арестанта. И машина на этот раз тоже – арестантская. Без окон, со смотровой щелью, лавками и глазком камеры в потолке. Выводят к суду. Товарищ просит минутку на покурить.

-- Нельзя! Пошел быстро!

В суде все то же – ожидание. Вообще большая часть работы людей вокруг – ожидание. Адвокаты часами ждут пока их пустят к подзащитным. Приставы часами ждут пока поднадзорные пройдут в зал суда. Судьи часами ждут пока адвокаты ознакомятся с делами и составят ходатайства, которые все равно будут отклонены. Прибывшие вместе с нами полицейские – тоже ждут. Огромная масса взрослых, образованных людей с дорогими смартфонами пришла в движение и проворачивается своими колесами уже скоро полные сутки только из-за кучки молодежи, решившихся выйти на площадь и сказать: "Нет войне". Вас не должна обманывать малозначительность жеста. Это претензия на субъектность, на право распряжатся своей жизнью, участвовать в управлении государством. Вчера они мешали вырубки сквера, сегодня они против войны, завтра потребуют свободный выборов, послезавтра – устроят революцию.

-- Я люблю старое кино. Оно более... погруженческое. Оно пронизывает душу и ум, как поэма, как звезда в ясную ночь

Приговор не зависит от яркости выступления адвоката, признания или непризнания вины, убедительности выбранной позиции. Судья не слушает. 10 тысяч штрафа – на первый раз. 20 тысяч – если с плакатом взяли. Арест на сутки-двое – если рецидивист. Я выхожу из здания суда в темноту питерского вечера. Наконец, свободен. Я доволен и спокоен, моя душа чиста, а восприятие приобрело позабытую свежесть: я радуюсь простым вещам, теплу, чистоте, объятьям близких. Я еще не знаю, что делать дальше. Но явилась уверенность, что и это знание придет.

#проза