Четыре сезона Герльдюр

Написано для конкурса «Возвращение в Скайрим» #возвращениевскайрим

Сезон первый. Гололед

С открытой тренировочной площадки Зала поддержки Герльдюр наблюдала за тем, как жители Винтерхолда тушат очередную хижину. После Великого обвала многие уцелевшие дома остались без хозяев – те бежали подальше, опасаясь новой катастрофы. Бродяги, нищие и преступники, занявшие жилье ремесленников и целителей, не гнушались поджигать дома в попытках избавиться от трупа, замести следы или припугнуть конкурентов, а порой спьяну разводили костры прямо посередине спальни и засыпали, чтобы задохнуться в дыму и угробить очередное свидетельство былого величия Винтерхолда. Герльдюр никогда не участвовала в тушении, хотя некоторые из ее учеников ходили лечить ожоги и защищать горожан от спонтанных прорывов атронахов.

Дурной знак – встречать брата в день пожара. Ох, дурной.

«Караван! Караван!»

Крики мальчишек и звон колокола встряхнули город. Каждый караван был настоящим событием. Даже к каджитам, вороватым и непонятным, в Винтерхолде относились по-особому. Не доверяли, опасались, редко делали покупки, но всегда приветствовали и ходили посмотреть.

Герльдюр спустилась во двор, накинула капюшон, чтобы спастись от продувавшего мост ветра, и заспешила в город. Караванщики уже остановились возле ярлова дома и принялись разгружать телеги. Грузчики и слуги ругались, стараясь не поскользнуться на заледеневшей улице. Старший охранник в залепленной снегом кирасе что-то громко доказывал хозяйке постоялого двора. Предназначенные для Коллегии ящики аккуратно складывали у стены алхимической лавки. Герльдюр не нужны были ни товары, ни гильдейские поставки. Ее интересовали крытые пассажирские повозки.

Сидри она не узнала. В последний раз Герльдюр видела племянника совсем маленьким. Теперь же Сидри вырос, окреп, превратился в молодого мужчину. Сколько ему? Семнадцать? Восемнадцать? Герльдюр не помнила точно. Сидри помог отцу спуститься с повозки. Брата Герльдюр распознала моментально. Привычку заплетать бороду в три косицы Горм не оставил. Не изменилась его улыбка, не исчез шрам под глазом, разве что морщин на лице стало больше.

Мимо прошел человек с черным лицом. Пожар одолели. Славно. Но – дурной знак, очень дурной.

Объятия, улыбки, положенные слова. «Как ты вырос», – Герльдюр взъерошила светлые волосы племянника.

Она помогла донести пожитки до постоялого двора. Горм еле ковылял, и Герльдюр впервые отметила, что брат все же изменился, и гораздо сильнее, чем она могла представить. Великая Война, плен, смерть жены и голодные годы брали свое, вытягивали силы из некогда крепкого тела.

Плату за первый месяц Герльдюр внесла сама. «Корми их хорошо. Я буду приходить, проверять. Найдешь Сидри занятие – буду в долгу». Трактирщица хмыкнула и пожала плечами, что, по всей видимости, означало согласие и готовность помочь.

Комната оказалась светлой и теплой. Из общего зала тянуло тушеной олениной с овощами, и Герльдюр впервые за день почувствовала голод. Она помогла Горму лечь на кровать, оставила Сидри раскладывать вещи, а сама пошла за едой и медом. Вернувшись, села напротив родственников и подняла кружку. Чокнулись, сделали первый глоток за встречу, заели олениной. Герльдюр вытянула длинные ноги, закинула руки за голову и откинулась на спинку кресла.

– Поговорим?

– Поговорим, – согласился Горм.

– Сложно с ним? – спросила Герльдюр.

Горм покачал головой, а Сидри усмехнулся.

– Вовсе нет. Сложно было, когда Тори умерла. Меня же тогда только выменяли. Сразу хотел сюда ехать, да…

Он махнул рукой, показывая, что дело прошлое. Герльдюр кивнула. В тот раз, о котором говорил брат, она отказала ему. Карьера в Коллегии только-только пошла в гору, появились первые ученики, а многомудрый Толфдир не выпускал Герльдюр из лаборатории. Щиты и обереги, перемещение предметов и трансфигурация стали в то время самой сутью Герльдюр, центром существования и единственным, что имело смысл. Магия коварна, она не отпускает заклинателя, дарит иллюзию всемогущества и открывает все двери. Не всех хватает надолго, и не все эксперименты заканчиваются добром. Герльдюр справилась. Она заняла свое место и нашла в себе силы снизойти до бедствий брата. Письмо-приглашение она написала сама, не дожидаясь второй просьбы.

– С отцом сложно. Со мной легче, – нарушил молчание Сидри.

– Опора моя. Одна радость после войны осталась.

– Что, плохо на войне? – вопрос о главном горе мог причинить лишнюю боль, но не спросить Герльдюр не могла.

– Плохо, сестренка. А в плену еще хуже. Эльфы – те еще любители пыток. Видишь, что со мной сделали? Ноги не ходят, спина не гнется. Если наклонюсь, потом распрямлять придется, сам не сдюжу. Били, страшно били. Ногти тянули. Прижигали. Стращали даэдрами. И все одно: говори да говори. А что говорить-то? Что пехотинец простой знает? Что нам командиры-то рассказывали? С какой стороны за меч хвататься да как строй держать. Что они, эльфы, без меня это не знают? Нет, им не слова мои нужны были, а боль, муки.

Горм привстал, хлебнул меда, поморщился, выдохнул шумно. Из его рта неприятно пахло, гнилью. Так тянет от покойника, если на солнце полежит пару дней. Помолчали. Потом Герльдюр рассказала о себе, похвасталась учениками, пообещала, что в беде не оставит. Сошлись на том, что Сидри пойдет трудиться, встанет на ноги, а Герльдюр будет рядом. Договорились – и Герльдюр поняла, что болтать дальше не хочется. Да и не о чем.

– Пойду, – сказала. – Ждут меня.

На столе Герльдюр оставила кошелечек. Вдруг Сидри что понадобится? Вон, одежда у него какая драная! Негоже в такой ходить даже по многострадальному Винтерхолду.

– Постой, – Горм схватил сестру за запястье.

– Даже не думай отказываться от денег!

– Нет, это не то, чтоб я – да не взял, – усмехнулся Горм. – Тут другое. Ты же маг ведь у нас. Поможешь кое с чем?

– Исцелить не смогу, я школу изменения только знаю, да и не лечится такое. Сразу надо, а сейчас уж там все срослось.

– Знаю. Просьба другая. Сын, подай коричневую сумку, а потом иди и осмотри город.

Сидри допил мед, протянул отцу сумку и вышел из комнаты.

– Такое дело, сестренка, обузой быть не желаю, а пользы от меня мало, вся вышла. В Чейдинхоле еще худо-бедно писарем при казармах получал, а тут кому грамоты да приказы нужны? Нет, толку от жизни моей не будет, а вот смерть – другое дело, – сказал Горм. Герльдюр не перебивала брата, хотя от слов его повеяло чем-то зловещим.

Пошарив в сумке, Горм достал продолговатый фиолетово-черный камешек, на миг сжал, словно не желая расставаться, затем протянул сестре. Герльдюр не потребовалось даже прикасаться к страшному сокровищу Горма, чтобы понять, в чем заключается просьба.

– Черный камень душ? Ты с ума сошел?

– Пустой, сестренка. Но с моей душой его цена возрастет. Сын на ноги встанет, кольчугу с мечом купит, к ярлу пойдет служить. Ты за доброту немного возьмешь. А мне, видят Восемь, мне уже недолго осталось. Наложи чары и задуши подушкой, Сидри ничего и не поймет.

– Дурак ты, Горм. В бороде седина, а дурак, – Герльдюр потрясла пустой кружкой. – Давай лучше выпьем еще, и я сделаю вид, что не слышала недостойных речей.

Вторая кружка пошла лучше. Горм уговорил Герльдюр забрать черный камень, но на его заполнении настаивать не стал. Герльдюр расслабилась и решила остаться еще ненадолго. Всегда можно велеть ученикам практиковаться в известных чарах. Они поймут. Все же брат вернулся.

Когда хмель ударил в голову, Герльдюр спела Горму четыре шутливых куплета о пьяном маге, которые винтерхолдские зубоскалы сочинили еще до катастрофы и передавали из поколения в поколение. Брат смеялся.

«Коли плох ты в алхимии, – данмер один
Говорил мне со знанием дела, –
Подними-ка со мной замечательный флин
И берись за работу умело!

Коль не можешь поставить магический щит
Иль заставить медведя бояться,
Только бренди талант твой, поверь, укрепит.
Никакого секрета в том, братцы!

Если пламя в ладони не хочет гореть,
А наставник взирает угрюмо,
Радикальное средство скорее отметь:
В пузырьке запрещенная скуума!

Пусть ты пьян, пусть ты жалок, зато лиходей
Нанести не сумеет удара:
Поразишь его молнией верной своей,
Либо – запахом от перегара!»

Покидая таверну, Герльдюр широко улыбалась и продолжала мурлыкать любимый мотив себе под нос. Возле самого моста она поскользнулась и упала, приложившись затылком так, что в глазах потемнело. «Проклятый гололед, – бурчала Герльдюр, поднимаясь. – Не к добру это. Не к добру».

.

Сезон второй. Оттепель

Впервые за долгое время Герльдюр надела на занятие платье с декольте. По винтерхолдским меркам на улице стояла жара. Плакали сосульки на мосту. Из-под снега пробились цветы. Жирные хоркеры вылезли из воды и сотнями грелись на берегу. Их было столько, что к морю опасались подходить даже саблезубы и медведи. Занятия проводились на свежем воздухе.

– Что ты творишь, Хела? !

Герльдюр отвесила юному данмеру оплеуху. Хелас обиженно шмыгнул носом, понурился, но ничего не сказал. Чувствовал вину.

– Куда столько энергии? Хорошо, сейчас было яблоко, а если захочешь с такой силой меч притянуть? Тебе все пальцы отсечет!

Ученики заржали, а Хелас опустил голову еще ниже и теперь изучал мыски собственных туфель. Герльдюр стало жалко парня. Самый младший в группе, он почти не отставал от остальных в искусстве чтения защитных заклинаний, но не всегда понимал, сколько энергии требуется для сложных чар. Герльдюр подняла яблоко.

– Попробуем обратный вариант, – Герльдюр подкинула яблоко, и оно зависло над ладонью. – Кто толкнет телекинезом свое яблоко дальше всех, освобождается от уборки тренировочной площадки. А кто попадет во-он в того хоркера-секача на скале, освобождается на месяц.

В хоркера не попал никто, но Хеласу удалось перебросить яблоко через его скалу и стать победителем. Герльдюр объяснила ученикам, почему бывает сложно сдерживать энергию и как правильно рассчитывать притягивать и отталкивать предметы разной массы. Под конец лекции, когда на каменном полу не осталось места, свободного от формул и цифр, Герльдюр отпустила Хеласа, но тот остался помогать остальным. Хороший малый. Выйдет из него толк.

Савос Арен ждал в своих покоях. Склонившись над грубо начерченной прямо на полу пентаграммой, архимаг извлекал душу из малого камня. Тонкие пальцы Арена чертили в воздухе знаки, и зеленоватая сущность послушно повторяла их движения.

– Излагай, – сказал архимаг, не отрываясь от своего занятия.

– Это касательно моего племянника, – Герльдюр присела на пол рядом с пентаграммой. – Уже три месяца прошло, а работы в городе для него нет. Я и подумала, может…

Арен покачал головой.

– Даже ради тебя.

– Он может помогать с уборкой, будет выполнять тяжелую работу.

Архимаг резко свел руки, заключая душу. Кольцо на указательном пальце Арена сверкнуло зеленым и погасло.

– Проверим, – Арен положил ладонь на щеку Герльдюр.

– Теплое. Что за чары?

– Так, пустяк, просто не хочу терять сноровку, – сказал Арен.

Потом они поцеловались.

.

Герльдюр встретилась с Сидри за городской чертой. Племяннику не нравился Винтерхолд, зато горы приводили его в восторг. Научившись ставить силки и капканы, Сидри начал платить за комнату добычей, но свободных денег у него так и не завелось. Девушки и не посмотрят на парня, не способного выстроить дом, поднять ребенка, сыграть, в конце концов, красивую свадьбу. Не с тушками же фазанов и кроликов приходить к кузнецам, плотникам и жрецам!

Они прошлись по обычному маршруту Сидри. Племянник проверял силки и уже перекинул через плечо двух связанных за лапки куропаток. Услышав, что в Коллегию его устроить не удалось, Сидри не расстроился. О будущем он не задумывался, прямо сейчас все было хорошо, и Герльдюр немного завидовала ему.

Сидри рассказывал о Чейдинхоле, о покойной матери и ее предках, перебравшихся в Сиродиил еще до Кризиса Обливиона, о том, как однажды ездил вместе с бабкой в Имперский Город и видел великую Башню. В свои семнадцать Сидри повидал больше, чем Герльдюр в сорок.

Одинокий волк, часто сопровождавший Сидри и Герльдюр в их прогулках, вышел из-за ближайшего уступа и побрел, ломая лапами колкий наст. Сидри отрезал куропаткам головы и кинул волку.

– Хорошо устроился.

– Пользуется твоей добротой, – сказала Герльдюр. – Вот перестанешь ходить – и ему конец. Изгнанные из стаи звери не выживают.

– Еще один довод в пользу охотничьей жизни.

Герльдюр покачала головой.

– Отец не одобрит. И я не одобряю. Род должен продолжаться. Мне уже поздно рожать, так что остался только ты. На кого мы посмотрим из Совнгарда, когда уйдем туда? На опустевшую комнату, на книги, которые читают чужие глаза, на награды и доспехи безымянного ветерана?

– Разве нет вольных женщин, которым так же претят города?

– Может, и есть. Но жизнь в отдалении опасна. Здесь хуже, чем в Сиродииле. Дороги не охраняют, легион воюет с Ульфриком, плодятся тролли и саблезубы. Придет к охотничьей хижине какая-нибудь шайка – как с ней справишься? Как защитишь жену?

Сидри задумался. За спиной Герльдюр тоскливо завыл волк, но никто из собратьев ему не ответил. Герльдюр сказала Сидри, что волк поддерживает ее, жалуется на свою долю.

– Он старый уже.

– Старый, дорогой мой, – это бывший молодой.

– Ну, спасибо за мудрость, тетушка, – Сидри засмеялся, и его веселость передалась Герльдюр. Их хохот заглушил волка, и тот поспешил прочь. В Винтерхолде нечасто смеются от души, зверям этот звук незнаком, а то, что незнакомо, пугает.

В Винтерхолд возвращались в хорошем настроении. Сдав куропаток на кухню, Сидри пошел проверить отца, а Герльдюр осталась в общем зале. Среди завсегдатаев – пьяниц и бездомных, выклянчивших монет на порцию горячей похлебки и бутыль плохого меда, отыскалось несколько новых лиц, и лица эти Герльдюр не понравились. Разбойника узнаёшь сразу: только ему свойственны самоуверенная небрежность в движениях, угрожающе-неспешная речь, показное нежелание расставаться с оружием. Именно такой человек сидел у самого очага. На коленях разбойника покоился меч в ножнах, у кресла стояли копье и щит. По обе стороны от вожака сидели подручные: оба при боевых топорах. Служаночка, разносившая заказы, вилась возле нехорошей троицы, как голодная кошка, ластящаяся к хозяину. Еще один верный признак дурного человека: женщин к таким тянет.

Перехватив пристальный взгляд Герльдюр, разбойник ощерился и подмигнул. Герльдюр не ответила, но и не отвела глаз. Тогда разбойник посерьезнел, встал, передав меч одному из спутников, и подсел за стойку рядом с чародейкой.

– Твои угодья?

– Не уверена, что понимаю вас верно, но Коллегия несет ответственность за благополучие Винтерхолда. Если «угодья» означает именно это, то да.

– Да не гони, – протянул разбойник. – Каждый в этом проклятом краю знает, что маги плевать хотели на Винтерхолд. Впрочем, спешу успокоить: неприятностей мы не доставим, слово Эгиля Дважды-Убитого.

– Вы ожидаете, что я узнаю ваше прозвище, Эгиль? – Герльдюр развела руки. – Увы.

Эгиль рассмеялся.

– Ты мне нравишься, волшебница, но свести знакомство поближе нам не удастся. Обстряпаем одно дельце – и подальше отсюда с чистыми руками. Мое почтение!

В общий зал вернулся Сидри. Горм задремал, и племянник вышел попрощаться с тетушкой.

– Держись подальше от троицы у очага, – предупредила Герльдюр.

– Какое мне до них дело?

Герльдюр пожала плечами, обняла Сидри и пошла назад в Коллегию. На душе у нее вновь было неспокойно.

.

Наутро Герльдюр вновь вышла в город. Солнце еще пряталось за горами, но его света хватало на то, чтобы небо стало беспечно-белым, а крепость Коллегии издали не выглядела, как черное пятно, как это бывало в темные холодные сезоны. Герльдюр зашла в лавку, чтобы купить несколько чистых свитков и новое перо. Поторговаться ей не позволил громкий крик с улицы. «Пожар! Пожар!» – завопил кто-то из горожан, и сразу после этого зазвонил колокол сбора. Бросив три септима на стол, Герльдюр выбежала на улицу.

В теплую погоду дом горел лучше, чем зимой. Пламя, охватившее двухэтажное здание, грозило перекинуться на соседние – все еще обитаемые – хижины. Первые искорки уже перескочили на соломенные крыши.

– Не дайте заняться этим домам, – Герльдюр ткнула пальцем в тлеющие крыши и, встав возле пылающего дома с подветренной стороны, выставила руку.

Кожу ладони и лица окатила волна жара, под порывом ветра язычки пламени метнулись в сторону женщины, рискнувшей бросить вызов стихии, но чары щита уже были готовы. Герльдюр держала их, пока огнеборцы заливали дом, она расширила щит так, чтобы даже со второго этажа в сторону соседних домов не проскочила ни одна смертоносная искорка. Вокруг что-то кричали, плакал ребенок, а гудение пламени и вой ветра заглушали людей. Руку жгло, перед глазами плыли круги, но Герльдюр держалась. Когда же она исчерпала все силы и опустилась в почерневший снег, под мышками ее обхватили сильные руки. Рывком подняли на ноги, обхватили за плечо, и Герльдюр неосознанно повернулась к обнимавшему и уткнулась носом в широкую грудь.

– А я думал, что из родственников на подвиг способен лишь отец, – сказал Сидри.

– Дурная шутка, – Герльдюр закашлялась. Положив подбородок на плечо Сидри, она увидела в толпе Эгиля Дважды-Убитого. Тот вновь подмигнул Герльдюр и показал пустые руки. Чистые руки.

.

Сезон третий. Снегопад

Герльдюр строго-настрого запретила Сидри ходить по мосту Коллегии. Когда юный Хелас прибежал в ее комнату и, робко постучавшись, сначала извинялся за то, что разбудил, а затем сказал, что возле врат стоит ее племянник, Герльдюр не поверила. Но у Хеласа не было мотива врать, а посылали с ночными известиями самых младших, так что пришлось вылезать из теплой постели, одеваться и топать вниз.

Внутренний двор утопал в снегу. Погода стояла теплая – самая теплая из тех, при которых снег не тает и скапливается. По ночам двор никто не чистил, а нападать успело столько, что постамент статуи наполовину скрылся под белой шубой. Снег был красивый: легкий и пушистый. В свете лун снежинки отчетливо виднелись на черном небе.

У врат действительно ждал Сидри. Взволнованная Герльдюр произнесла заклинание, отворяющее двери, провела племянника в свою комнату и, усадив за стол, принялась хлопотать над котелком. От зажженной горелки стало светло, и Герльдюр увидела, что лицо Сидри искажено страхом.

– Отец?

Сидри покачал головой. Герльдюр велела говорить, что случилось, а сама полезла за травами. В котелок отправились белые цветы из южных холдов, сушеные горноцвет и сладкие болотные стебли, чтобы пить было приятнее.

– Помнишь бандита, которого показывала в таверне? – начал Сидри.

– Даже имя помню. Эгиль Дважды-Мертвый.

– Дважды-Убитый. В общем, я влез с ним в нехорошие дела.

Герльдюр выпустила из рук ложечку, который помешивала отвар, и та ушла в котелок целиком. В глазах помутилось то ли от гнева, то ли от паники.

– Ты сделал что? – прошипела Герльдюр, по-мужски схватив Сидри за грудки. – Ты вообще вникаешь в то, что тебе говорят?

– Кое во что вникаю. Вы же с отцом наперебой талдычите: денег нет да денег нет, а где их взять? – племянник отстранился, насколько позволяла спинка стула, но Герльдюр продолжала удерживать его, заставляя смотреть глаза в глаза.

– Дальше!

– Этот Эгиль вернулся дней пять назад. Заметил меня в общем зале, подсел и говорит, мол, видел на пожаре, самый крепкий парень в городе, таким стыдно без семьи ютиться по тавернам. Я возражал сначала, об отце рассказал, а потом и думаю: не слышу ведь от этого Эгиля ничего такого, чего бы от вас не слышал. И решился. Говорю: что же ты, свободный волк, вокруг да около ходишь? Вижу, дело ко мне есть, так излагай, а не мямли. Угадал. Эгилю прямота понравилась.

Закипел отвар в котелке. Герльдюр разлила ароматное питье по большим кружкам, поставила одну перед Сидри, со второй уселась на кровать, стащила сапоги и подобрала ноги под себя.

– Хоть не убил никого?

– Нет-нет, просто внес одну вещицу в город и у себя держал.

– Какую вещицу? – раздраженно спросила Герльдюр. – Все рассказывай, не таи, раз уж за помощью явился.

– Кольцо с камнями. Стоит такое страшно представить, сколько. Эгиля-то на въезде в город обыскивают, а ко мне уж привыкли. Я кольцо в условленном месте нашел, в тушку засунул, а в комнате вытащил. Ждал Эгиля, он обещал явиться за кольцом и денег дать. Пятую часть, – уточнил Сидри.

– И не явился?

– Явился, да только кольца уже не было. В комнату вломился бугай какой-то, отца насмерть перепугал и придушил, чтобы не мешался, все разбросал и с кольцом ушел. А я на охоте был. Возвращаюсь – разгром. А сегодня и Эгиль пришел. Должок, говорит, за тобой. Пятьсот септимов. Сам, небось, и подослал бандита.

– А то кто же?

– Не знаю, что предпринять, тетушка, – Сидри хлебнул отвар, обжегся и по-детски всхлипнул. – Эгиль велел страже не рассказывать ничего, а явиться завтра в пещеру у гор, решать, что дальше делать.

Герльдюр и без встречи знала, что Эгиль Дважды-Убитый планировал дальше делать. Предложит долг отработать, а то и сразу в шайку влиться, сначала простые дела поручать будет, затем кражи, налеты, а там и до смертоубийства недалеко, а вира за жизнь уже не та, что за утерянное кольцо. В Виндхельме сразу на плаху поведут, в Вайтране сгноят за решеткой, лучшие годы сожрут. Бывшие разбойники – это лишь те, кто шайкой верховодит, к кому денежки стекаются. Они-то могут от дел отойти, даже уважение заработать. Остальные бывшими не бывают, так и остаются вне закона до конца своих дней.

Пятисот септимов у Герльдюр не было. Жалование Арен платил небольшое, считал, что стол, кров и наука – сами по себе ценность. Тем не менее, пару мешочков Герльдюр наполнить удалось. Сто двадцать монет – вот и все, что она могла предложить племяннику. Сбыть в лавке свитки – еще столько же выйдет. Посох продавать нельзя: погонят из Коллегии.

Из ценностей оставался только черный камень. Пустым он никому не нужен, но если…

– Вот что, племянничек, – сказала Герльдюр, – один ты никуда не пойдешь. Вместе навестим Эгиля, он знает, что здесь мои угодья. Поглядим, кто кому и что должен.

.

Где находится пещера, знал один Сидри. Герльдюр прожила в Винтерхолде двадцать пять лет, но не знала о том, что всего в получасе пути от города таится в горах разбойничий схрон. Снег так и не перестал валить с прошедшего дня, так что дорогу приходилось пробивать, и к тому моменту, как Сидри сказал заветное и страшное «пришли», Герльдюр почти вымоталась. У украшенного черепами злокрысов зева пещеры остывал недавно затушенный костер. Снег набивал опустевший котел, все еще пахнувший мясом. Разбитые бутылки и капли крови свидетельствовали о случившейся за трапезой стычке.

– Стоять!

Часовой, детина с татуированным лицом и длинной бурой бородой, вышел из пещеры, держа Сидри на прицеле большого охотничьего арбалета. Разумеется, он успел десять раз услышать гостей и подготовиться к встрече.

– Меня ждет Эгиль, – Сидри поднял руки, демонстрируя, что безоружен. – Сидри из Чейдинхола.

– А эта? – арбалет указал на грудь Герльдюр.

– Тетушка моя, старшая в семье.

– Позор же тем семьям, где главенствуют женщины, – часовой фыркнул в усы. – Пошли!

Эгиль Дважды-Убитый делил пещеру с десятком подручных. Вдоль одной стены лежали на соломе спальные мешки, по другой стекали струйки водопада. На удивление, даже без костра, с одними факелами, в пещере было тепло.

Вожак встретил Сидри улыбкой и крепкими объятиями, кивнул и подмигнул Герльдюр и повел их к единственному в пещере столу, за которым рогатый аргонианин собирал из монет столбики по двадцать: готовился к дележу добычи.

– Как много стоит кольцо, – Эгиль, само дружелюбие, подхватил один из столбиков, повертел, поставил назад. – Нет, дороже. Еще столько же сверху за твою наивность.

– Ты обманул его и сам признался, – встряла Герльдюр. – Разве он должен тебе что-то?

– Кто сказал, что это то самое кольцо? – улыбка Эгиля стала шире. – Может, так, а, может, и нет. В любом случае, малыш Сидри не выполнил уговор и должен возместить утраченное.

– А если он скажет нет?

Аргонианин поднял голову и посмотрел на Герльдюр страшными красными глазами с вертикальными зрачками. Ему явно нечасто приходилось слышать, чтобы вожаку перечили в его же собственном логове. Герльдюр приготовилась к крику, возможно, даже удару, но Эгиль оставался все так же добродушен с виду.

– Пусть это скажет он сам, красавица. Потом поглядим, что будет.

– Он ничего не скажет, пока я не позволю.

– Вот как? Значит, это ты разрешила ему сказать: «Да, Эгиль, я готов нарушить закон ради денег»? А ты опасная женщина, нравишься мне все больше и больше.

– Если я скажу нет, – повторила Герльдюр, – что ты сделаешь?

– О, мы можем многое, красавица, – Эгиль указал на великана, сидевшего на соломе с точильным камнем и топором в руках. – Адальбьёрн, например, может раздавить голову теленка голыми руками. Трюггве умеет пытать так, что расколется хоть Клинок, хоть юстициар. Плавающий-в-Мелкой-Воде здорово считает, но этим тебя ведь не напугать, да? В общем, оставим Плавающего здесь, когда пойдем вырезать «кровавого орла» на спине твоего дорогого Сидри. А потом кто-нибудь наведается к старику Горму. Может, и тебя подловим, хотя вряд ли. Для тебя, красавица, худшим наказанием будет знание. Знание того, что это твой острый язычок довел родных до мучительной смерти.

– А если сюда придет стража?

– Хотела бы – давно бы пришла.

Эгиль пожал плечами и пошел прочь от стола, поманив Герльдюр и Сидри за собой. Они вышли на улицу, и разбойник полной грудью вдохнул морозный воздух. Пар изо рта на миг скрыл лицо Эгиля.

– Лучше нет места, чем родина, верно, Сидри? В Чейдинхоле ты мучался, здесь же живешь, разве не так? Настоящему норду лишь одно место на всем свете мило, и это вот эти горы, это море, этот снег. Прощу долг, если станешь ходить с нами. Посмотришь родную землю, окропишь ее кровью, мужчиной сделаешься. Не будешь за юбкой прятаться.

Сидри открыл было рот, но Герльдюр зажала его ладонью.

– Я не разрешала говорить.

– С Сидри все ясно, – Эгиль зевнул. – А ты, красавица, что скажешь? Всяк побойчее племянничка. Я таким всегда рад. Станешь моей женой, обижать не буду.

– Я выплачу долг, – сказала Герльдюр. – Денег не принесу, но и не продешевлю. Останешься доволен. А женой ящерицу свою сделай, пусть считает, сколько ударов сердца у тебя хер стоит!

Эгиль рассмеялся.

– Сроку тебе неделя.

На обратном пути молчали. Сидри замкнулся и не отваживался посмотреть в глаза тетке, Герльдюр же просто нечего было сказать. Она не знала, на кого гневается больше: на нерадивого племянника или Эгиля, опасного, обаятельного и ненавистного. Отчасти разбойник в своем праве – так Герльдюр чувствовала. Хищника не научишь жить по совести, так что взять с Эгиля, который все равно что волк либо саблезуб, даже живет в пещере!

Черный камень ждал своего часа.

.

Сезон четвертый. Урожай

Урожай праздновали всем Винтерхолдом, а Герльдюр даже два раза: сначала в городе, затем в Коллегии. С утра на площади бесплатно раздавали вареные овощи, охотники притащили жаровни и готовили дичь на углях прямо при всех – и моментально продавали. Рекой лились мед и пиво. Советник ярла, хитрый старый данмер, которого терпел и считал полезным даже генерал Ульфрика Буревестника, вытащил из закромов суджамму и мацт и угощал любого желающего. Из далекого Солитьюда приехала девушка-бард, знавшая втрое больше песен, чем местный лютнист.

На Сидри был его лучший наряд – зеленая рубаха чейдинхольского пошива, новехонькие охотничьи штаны, пояс с медными бляхами и кожаные сапожки. Праздник стирал различия между бедными и богатыми: урожаю рады все, так что Сидри плясал и со смешливыми ученицами из Коллегии, и с дочками торговцев, и со служанками ярла, и с изящной каджиткой, улизнувшей на танцы из своего каравана. Бляхи на поясе звенели, подыгрывая лютне, дудке и аккомпанируя нежному высокому голову солитьюдской гостьи. Герльдюр любовалась племянником. Красивый парень. После этого праздника на него наверняка обратит внимание какая-нибудь девушка.

Сама Герльдюр сидела на лавке возле таверны, цедя самый крепкий мед, который только нашелся у заезжих торговцев из Рифтена. Она уже прошла два круга в общей пляске и отдала один танец данмеру-советнику. Хорошо, что Арен не видел! Недоверие, свойственное жителям Винтерхолда, на один день ушло прочь, так что Герльдюр поболтала по душам с горожанами, на время отбросив мысли о магии, о проблемах и горестях. Завтра будет новый день, тогда и обмозгуем.

– Покажешь, на что способна?

Сидри протянул руку, приглашая Герльдюр на самый быстрый танец. Певица уже достала бубен и отбивала ритм, показывая местным, как нужно играть.

– Смерти моей хочешь? – проворчала Герльдюр, но все же позволила вывести себя в центр площади.

Тело само подсказало нужные движения, а Сидри оказался очень умелым партнером. Он вел Герльдюр так, что у нее не было возможности ошибиться. Каждый шаг, каждый прыжок оказывался уместен и красив. Куплет звучал за куплетом, проигрыш за проигрышем, а Герльдюр танцевала, не зная усталости, полностью отдалась ритму и сильным рукам племянника. Последние строки песни по традиции пели вместе:

«Нет места злу, зиме и бедам,
Когда сосед стоит с соседом,
Плоды трудов своих вкушая,
И славит праздник урожая!»

Герльдюр проорала слова вместе со всеми, чувствуя, как дрожит от крика грудь Сидри. Замолкли инструменты, позволяя девушке-барду тянуть последний звук, пока хватает воздуха и сил.

– Замотал ты меня совсем, – проговорила Герльдюр и только тогда осознала, что на них с Сидри смотрит вся площадь.

– Много танцев я видела, но такого – никогда, – сказала певица. – Я вам так скажу: в Синем дворце лучше всех танцуют самые родные люди… Либо те, кому есть, что скрывать. Надеюсь, у нас здесь первый случай!

И засмеялась. Смех подхватили парни и девушки, старики и старухи, стражники и нищие. Герльдюр устало улыбнулась: она и сама не знала, какой из вариантов работал в их с Сидри случае.

– Отдохну.

В таверне стояла непривычная тишина, лишь потрескивал, готовясь к приему вечерних гостей, очаг. Герльдюр зашла в комнату Горма. В последнее время брат окреп и даже начал выходить в общий зал. На праздник он идти не решился, но на кровати не лежал, а сидел на стуле, глядя на веселую толпу в окно.

– Отличная пара, вы и он.

– Шуточки твои так же уродливы, как ты сам, – усмехнулась Герльдюр.

– Но вы чувствуете друг друга, как родных людей. Это очень важно для меня, сестренка. Не думаю, что смогу тебя отблагодарить, – Горм вывернул карманы. – Если только ты не нашла, чем заполнить мой камешек.

– Никогда и ни за что.

– Что ж, так оно, наверное, даже лучше. Как подумаю, что мог бы стать начинкой для чужого меча, оторопь берет.

– Не думай об этом, ладно?

– Не буду больше. Принесешь меду?

.

В Коллегию Герльдюр вернулась уже пьяной. Там ее подхватил многомудрый Толфдир, который, несмотря на годы, задал жару в танце на альтмерский манер и сорвал аплодисменты обычно хмурого и недовольного эмиссара Анкано. Пообщавшись с каждым из учеников и с каждым же пригубив вина, Герльдюр почувствовала, что почти не может стоять на ногах.

Толфдир сопроводил ее на верхний этаж и пошел праздновать дальше. Плюхнувшись на свою кровать, Герльдюр обнаружила, что не одна в комнате. Савос Арен сидел на стуле, там же, где три месяца назад рассказывал о своей беде Сидри, и смотрел прямо на Герльдюр.

– Ой, извини! – вырвалось у Герльдюр.

– Ничего-ничего, сегодня же праздник, – в голосе Арена сквозил не свойственный архимагу холодок. – Имеешь право. Но знаешь, о чем я подумал?

– О чем же?

– О том, что сегодня ровно сезон с тех пор, как исчез маленький Хелас. Я не смог заставить себя веселиться.

– Это наше общее горе, Савос, – хмель не помешал подобрать правильные слова. – Каждый справляется, как может. Танцы и забвение – не худший вариант.

Арен кивнул.

– Твоя правда. Как подумаю, насколько мир может быть жесток… Да, в бездну все это! Хелас – единственный из учеников, кто не мог за себя толком постоять. Сильный потенциально, но такой неопытный, такой ранимый. Ты же знаешь, я потерял… Хотя… В бездну, в бездну!

Герльдюр поняла, что Арен тоже пьян. Его опьянение не было счастливым и буйным, как у нее, напротив, архимаг замкнулся и предпочел не показываться на глаза никому, кроме любовницы, а до ее появления перебирал в голове все утраты и разочарования, которые когда-либо испытывал. Исчезновение Хеласа стала последним в долгом ряду.

– Иди ко мне, – попросила Герльдюр.

Они легли рядом, но даже не поцеловались. Герльдюр положила голову на грудь архимага и лежала так, пока не задремала.

Тайник с черным камнем был пуст.

*

#возвращениевскайрим